Голоса возрожденных
Шрифт:
– Побольше масла, мои дорогие, – приговаривала Порсиза. – Во имя пожертвовавших собой.
Прибрежники Ферты Гиз, готовя баржи к погрузке рабов, не подымали глаз. Мэйса запретила своим трудягам и думать о добровольном самопожертвовании. И теперь, когда они искоса поглядывали на юнцов Кэра-бата, в их глазах проступал стыд. Ссылаясь на малочисленность своей общины, Гиз, наоборот, просила королеву привлечь под свою длань больше душ. Чего только стоила новость о крушении «Северной Пирэллы», что было надобно вновь отстроить. Теперь в королевской гавани ««Одир» смотрелся одиноко. Королева отказала мэйсе [17] в предоставлении свободных рук и, более того, задела
17
Мэйсы – титул рихтовых жен и их дочерей, способных и даже обязанных законами дифу заниматься полезной общественной деятельностью, а именно переписыванием ветхих научных трудов и художественных книг в стенах книгомора.
18
Шарбут – у кэрунов в простонародье убежище мэйсы.
От общины до общины Вессанэсс чувствовала огромный долг, навалившийся на ее хрупкие плечи. Она упустила корону, а теперь поверженной тенью сострадает добровольцам с красной отметиной на груди. Ее глаза, как никогда, полнились чувством вины. Она помнила ораторский балкон, как толпа разъяренно попрекала неугодную власть и как рихт Эбус чуть не убил старейшину Кэра-бата. Впрочем, Гарпин всячески просил ее остаться в Батуре, предостерегая о возможных попытках покушения. Но разве королева могла показать свою трусость: это был непреложный долг – проститься с доблестной тысячью кэрунов. Хотя смелости во всем этом продвижении по побережью, от общины к общине, увы, не было. Стража буквально следовала за ней по пятам, затыкая неугодные рты. А иногда прилетали и камни. Красный цвет ее платья, расшитого черным бисером, выражал во многом не беспочвенную тревогу. Корона ценой в тысячу рабов, а вдобавок ко всему прочему аскийская сова, принесшая весть о гибели плодотворицы Салкса. И если цена выкупа была известна всем, то о почившей Бирвингии знали только члены совета. И кого же она могла предложить на замену матери полей? Вопрос оставался открытым, не лишенным опасений.
Когда Вессанэсс приметила учеников Циберия, она не смогла сдержать слезы. Конечно же, народ бунтовал против такого варварства, как и сама королева, но Циберий настаивал на своем. В зале Кирвендэла разразилась практически баталия между ним и рихтом Фитбутским. Мирдо всегда полагал, что показатели рождаемости на Салксе довольно низкие. Но у Циберия было иное мнение, отличное ото всех.
– Наши школы переполнены, – говорил он. – Дети, конечно же, наше будущее, но из-за попустительства Армахила и в чем-то королевского сводника прирост юных воспитанников увеличился за последние годы втрое. Нянечки негодуют! В кельях нет места, как и в ученических классах! Все это приведет к безграмотности и деградации подрастающего поколения.
Мирдо спорил с ним, но у Циберия были доказательства развращенности многих учеников. И большинством голосов было принято решение развязать астроному руки и дать ему возможность составить свой список. В него вошли все те, кто, по мнению старика, вызывал большие сомнения, и если бы Хилес находился на Салксе, то его имя было бы одним из первых. С поддержкой рихта Сайленского и мэйсы Гиз все это стало возможным. Вильвин почел угодить Ферте, склонившись на ее сторону. Впрочем, она смотрела на него с опаской и выпяченным пренебрежением.
«А если он все вспомнит? – думалось ей. – Что будет тогда?..» Повестку Циберия сменила новость о «Северной Пирэлле», и противостояние рихта Фитбутского низверглось
Теперь, стоя на песчаном побережье, Вессанэсс не успевала вытирать платком слезы. Гул рога возвестил помеченных о готовности занять места в шлюпках, а потом и на самой барже. Матери дрогнули, отцы окаменели, все то, что изводилось эмпиером много лет – семейная привязанность, как и любовь к своим детям, – все кануло с пришедшим зовом. Добровольцы с тяжестью в ногах двинулись к причалу…
– Я мог помыслить о многом, – сказал Билту. – Но как все это могло обойти мои уши и глаза.
– Невозможно уследить за всем, – ответила Альфента. – Рэхо возвестил о сборе дани, вот на что был направлен твой взор.
Бухта Рурх казалась пустынной, за исключением «Чармэллы», убаюканной в темных водах. То была лунная ночь, холодящая крепкие зирданские персты. Билту всматривался в контуры корабля, опустевшего уже как две ночи назад, подмечая хитрость его сабита [19] , проведшего судно через Терновый венец.
– Не приложу ума, как они обошли подводные скалы, – сказал он. – Но понимаю, почему они выбрали этот путь.
19
Сабит – в переводе с зирданского капитан судна, управляющий матросами, именуемыми на зирданский лад порвулами.
Альфента, коснувшись его плеча, вздохнула.
– Все это ради единственного шанса быть незамеченными Пестовым сыном, тобой, – сказала она. – В тот момент, когда твои глаза провожают великую дань.
– Если бы я только мог почувствовать это, – продолжил Билту, – этот берег залился бы кровью.
– Не сомневаюсь, – ответила Альфента. – Но за кровью Пестовых наемников пролилась бы и твоя кровь.
– Сколько их было? – спросил зирданец, переступая с ноги на ногу.
– Два десятка порвулов под предводительством воителя Герфа, – ответила Альфента. – Помнишь Цэтру? Мстительную гадину, когда-то претендующую на звание сабитки, и мою «Гарпинэю».
Билту кивнул.
– Она не пережила это плаванье, – усмехнулась зирданка. – В питейном зале Адримэ об этом привольно спел голосистый бард. А наутро его нашли обезглавленным в стоках пещеры Бирст.
– И о чем еще он пел? – спросил Билту, потупив взгляд.
– О том, как в лапах Герфа молилась Савистин, – словно пропела зирданка. – О гатуилких кхалкхи, плетущихся за ним. О голове Гивала для Пестовых забав. Про то, что правды мало на зирдовских устах.
Билту столбенел от злости, представляя, как Савистин тащат по этому каменному берегу, сквозь лес Кробо, как она отчаянно пытается вырваться и произносит его имя.
– Теперь она в Пестирии, – продолжила зирданка. – И, как говорят пересмешники, является личной рабыней твоего отца. Жаль, что путь туда тебе закрыт, а то бы сам посмотрел.
Жаром ненависти дух воителя вскипел. Если слова могли ранить плоть как лезвие ножа, то это были они. Пальцы прохрустели, разжавшись подобно лапам паука. Через мгновение они уже сжимали шею Альфенты, захрипевшую дряхлой старухою. Сабитка попыталась вырваться, но он был львом, а она всего лишь самоуверенной антилопой.