Гомер
Шрифт:
времени; и поэтому промежутки времени между главными событиями заполняются у него
описанием еды, одевания и раздевания, купанья и пр. Чтобы избежать монотонности,
Гомер разнообразит эти вставные эпизоды. Однако сами-то они рисуются только в общих
чертах, без красочных деталей с исключительной целью заполнить пустые промежутки
времени. Наличие всех этих мелких эпизодов и создает впечатление непрерывной
текучести жизни (42-47).
С непрерывностью
«движением», т. е. непрерывностью пространства. В то время как у трагиков единство
места вызвано условиями самой сцены, и, если нарушается, то условно, у Гомера
совершенно нет никакого единства места. Однако это единство места замещается у него
непрерывным калейдоскопом явлений, связанных между собою в нечто целое. Гомер
изображает любые места космоса, начиная от неба и кончая подземным миром; и
чередование этих бесконечно разнообразных мест можно сравнить только с методами
современного кино. При этом движение у Гомера отнюдь не всегда быстрое, хотя и герои и
боги движутся у него достаточно быстро. Движение у него может быть и медленным. Но
оно всегда сплошное и непрерывное, свидетельствуя о цельности того, что движется. В
качестве примера можно привести начало II песни «Илиады», где мы находим десять
перемен места, но где изображается единое нераздельное действие, начиная от сна
Агамемнона и кончая новым приведением войска в боевой порядок (47-49).
Что касается цельности предмета, гарантирующей непрерывную длительность его
движения, то лучшим примером его может служить дворец Одиссея, выступающий в
поэме в виде десяти разных своих помещений. Это совершенно противоположно манере
трагиков, у которых иной раз все действие происходит только перед дворцом и больше
нигде (49). С другой стороны, Гомеру свойственны также и черты аттической трагедии в
отношении связанности движения и места. При изображении целой группы действующих
лиц (толпы или войска) внимание к окружающей среде у Гомера ослабевает. Но когда
имеется в виду единственный герой, то цельность достигается изображением также и
окружающего: с приближением Приама изображается палатка Ахилла, с прибытием
Телемаха – дворец Менелая, с прибытием Одиссея – дворец Алкиноя (49-52). При
описании странствований изображаемый материал получает единство и цельность, хотя
это нисколько не мешает самостоятельности отдельных описаний (53). Интересно
наблюдение Бассетта относительно связи движения и места в ее различии по обеим
поэмам (стр. 55).
Кроме прогрессивности и жизненности,
основной художественной иллюзии у Гомера иллюзию личности. Художник и вообще
всегда интересуется больше индивидуальным, чем общим. Но Гомера в этом отношении
всегда принижали. Личность, ее язык и ее поведение вплоть до драматических приемов –
вот что характерно для Гомера. Если мы примем во внимание, что речи героев относятся к
прочему тексту [230] Гомера, как 3/5, то это будет приблизительно то же соотношение, что
и в «Умоляющих» Эсхила между речами и хоровыми партиями. И Гомер даже порою
драматичнее Эсхила.
Гомер и греческая трагедия, можно сказать, процветали одновременно, потому что
Гомер был введен на Панафинеях только в VI в., а в V в. его хорошо знал каждый
афинянин. Платон даже и вообще не различает рапсода и трагического актера (Plat. Jon.
532 D, R. P. 395 А).48) Гомер для него «первый трагический поэт» (R. Р. 607 А), «глава»
трагической поэзии (598 D, ср. 605 С). У Аристотеля трагедия тоже содержит в себе все
элементы эпоса (Poet. 1462a 15). В современной науке тоже доказывалось наличие
элементов трагического сюжета у Гомера.49) Драматизм Гомера, по Бассетту, особенно
рельефно выступает тогда, когда мы начинаем изучать роль диалога у Гомера. Диалог – это
основа гомеровских поэм. В Од. XVII имеется диалог, который содержит 26 речей. Такое
количество речей превосходит то их количество, которое мы имеем, например, в первых
двух эписодиях «Скованного Прометея». Количество участников диалога в трагедии
ограничено двумя или тремя, в то время как у Гомера оно доходит до 8.
Если сравнивать обе поэмы (подробных цифр Бассетта приводить не будем), то в
«Илиаде» множество изолированных речей, т. е. речей без ответа на них, в то время как в
«Одиссее» таких речей очень мало. Это указывает на прогрессирующий драматизм
«Одиссеи». Точно так же, имея в виду разные объемы поэм, нужно сказать, что диалогов в
«Одиссее» гораздо больше, чем в «Илиаде». Диалогические стихи «Илиады» занимают 30
% общего количества стихов поэмы, в то время как в «Одиссее» их 54 %. На основании
этой и подобной статистики автор хочет показать растущий драматизм «Одиссеи» (57-65).
Автор подвергает подробному исследованию «Посольство» из «Илиады» и
«Омовение» из «Одиссеи» (66-70). В обоих случаях он приходит к выводу, что здесь перед
нами развитая драматическая техника, в которой вовсе нет ничего лишнего и слишком