Good Again
Шрифт:
Я так и застыла. Вчера я вела себя безрассудно, не сдерживалась в выражении своих чувств к нему, будучи уверена, что он потом ничего не вспомнит. Теперь же я знала, что это, возможно, осталось в его памяти. Я снова шумно выдохнула, а моя злость на доктора улетучилась.
— Не думала, что он может запомнить то, что я сказала, — прошептала я.
Доктор Аврелий немного помолчал.
— По моему опыту, так бывает с ним не всегда. Зависит от того, как далеко зашел его приступ. Но никто кроме него самого не сможет это подтвердить или опровергнуть.
Я впала в задумчивое молчание. А Доктор Аврелий словно прочел мои мысли, уж не знаю как.
— Подозреваю,
Я расстроилась, хотя и не особенно.
— И почему вы по умолчанию считаете, что это связано с любовью? Я думала, вы психиатр, а не сводник.
— Психиатрия — это наука о том, что движет людьми, а любовь — или ее отсутствие — ключ к любым человеческим действиям. Что касается тебя, Китнисс, то тебе пришлось бороться с невыносимой бедностью, фактическим сиротством, тоталитарным режимом, жестокостью революции и в большинстве случаев ты справилась. Мне представляется, что такой человек, как ты, способен все же убедить себя, что он достоин любить и быть любимой — тем более, что это еще и очень полезно. И, между нами, Пит тот еще счастливчик, особенно в сравнении с другими. Вашему другу Хеймитчу в свое время не удалось решить для себя эту задачку. Но на вас двоих я возлагаю самые смелые ожидания.
Мне нечего было сказать на это, ни в виде дерзости, ни вообще.
— Продолжай делать то, что делаешь, Китнисс. Пит очень вдумчиво относится к своей терапии, и на протяжении последних месяцев рассказывал мне, что и как с ним происходит во всех подробностях. И я вижу явные позитивные изменения. Но тебе нужно позаботиться и о себе самой. Когда ты собираешься отправиться в лес и снова предаться слиянию с матушкой-природой? — на этих словах в его голосе явно появилась улыбка.
— Сегодня мы вроде говорим не обо мне, доктор, — фыркнула я.
— Но ты ведь сама обратилась за врачебными предписаниями. А теперь, если ты меня извинишь, я бы хотел вернуться к своей многострадальной жене, она меня уже заждалась. И, если тебе понадобится моя поддержка, звони в любое время дня и ночи.
Мысль, что у доктора есть жена, которая сейчас его ждет, здорово смягчило мое к нему отношение.
— Прошу прощения, что разбудила вас обоих.
— Да она вообще-то уже давно привыкла. Мне повезло иметь настолько терпеливую спутницу жизни.
— Ну, спасибо за такое отношение. Мне это очень важно. Правда.
— Я знаю. Хорошего дня, Китнисс, — и короткие гудки знаменовали собой окончание нашего разговора.
Я развела руками, глядя, как они скользят по воздуху. Физически я была полностью вымотана, и голова была готова взорваться. Последние несколько месяцев были такими напряженными. Я обречённо взглянула в сторону леса. Сколько раз я хотела вновь скрыться под его кровом? И почему снова не могу заставить себя туда пойти? Я медленно поднялась и оправилась наверх, чтобы принять душ и переодеться.
Заглянув в свой шкаф — Сальная Сэй очень прилежно развешивала там мою одежду — я вытащила оттуда пару шорт и футболку, ведь на дворе стояла жара. Роясь в шкафу я заметила краешек очаровательного белого летнего сарафана, отделанного оранжевыми лентами — он был такой радостный и красивый, как воздушный змей, а цвет напомнил мне о Пите. Оранжевые ленты на сарафане переплетались на спине, оплетали талию — и это был тот самый цвет, теплый оранжевый. Положив сарафан на кровать, я достала еще одно, и,
Стояло сияющее летнее утро, на небе — ни облачка. Я решительно шла с вещами к дому Пита, не обращая внимание на расхристанного Хеймитча, который торчал на своем крыльце, пока не оказалось слишком поздно. Он определенно не спал всю ночь — как обычно —, а сейчас как раз собирался отправиться на боковую. Наш ментор не любил спать по ночам, такой вот приятный подарок его давнишних Игр. Жалость к нему толкнула меня в грудь прежде, чем я съежилась от смущения, когда поняла, как я сама смотрюсь со стороны — ведь моя сумка и то, куда я направлялась, были более чем красноречивы.
— Отличная стратегия, солнышко. Собираешься вселиться к мальчишке, я погляжу? — он нетрезво хохотнул, очевидно, уже крепко нализался, чтобы вырубиться на несколько часов.
— Заглохни, — сказала я ему просто, больше по привычке вечно ему грубить, чем из-за реального раздражения. А памятуя то, что сказала Доктор Аврелий, я добавила еще, — загляну к тебе, когда проспишься. Мне с тобой надо поговорить, — и ушла.
— Ух ты, приятно было с тобой поболтать, — пробормотал он, все еще посмеиваясь, и на неверных ногах шагнул в дом, чтобы, без сомнения, доползти до дивана и тут же захрапеть.
А я вошла в дом, стараясь не шуметь. Поднялась на второй этаж и заглянула в спальню. Он все еще крепко спал, взъерошенные светлые патлы торчали во все стороны. Мне пришлось побороться с искушением как следует их пригладить. Тихонько убравшись восвояси, на кухню, я закрыла за собой дверь и поставила чайник на огонь. Отрезав пару кусков пышного хлеба, предусмотрительно завернутого в тряпицу и убранного в хлебницу, положила его на сковороду. Еще я отыскала масленку и баночку меда, чтобы сделать тосты еще вкуснее. В голове у меня творилось нечто невообразимое, я и не доверяла себе настолько, чтобы готовить сейчас что-то посущественней. Когда же мой чайник вскипел, а тосты поджарились, я уселась за стол и сделала большой глоток обжигающей черной сладкой жидкости — в чай я тоже добавила мед, не в силах искать ещё и сахарницу. Мне не удавалось выбросить из головы то, что Доктор Аврелий сказал о Пите и его состоянии. Как это возможно — пребывать в состоянии непрерывного кошмара по нескольку дней? И как можно после этого остаться в своем уме? Мое восхищение силой духа Пита возросло многократно, тысячекратно.
А что, если он помнит то, что я ему вчера говорила? Так ли уж это плохо, если помнит? Я едва смогла пережить потерю Прим, и что будет со мной, если и с Питом что-нибудь случится? Для меня такие вещи означали очень многое. Признание в том, как много он для меня значит, было для меня равнозначно обещанию, даже клятве, что я никогда больше его не покину. Однако, если быть честной с самой собой, признание в любви было просто формальностью по сравнению с тем, что я уже сделала. И меня можно было считать побежденной.