Горькое счастье: Собрание сочинений

Алексеева Лидия Алексеевна

«Вселенная умрет со мной?..»

Вселенная умрет со мной?.. Леса, и звезды, и метели, Все, что сияли и звенели Во мне одной, – И душный мрак и Божья слава, Что замкнуты во мне, как лава В коре земной… Но если я – не раб лукавый? Но если я – не вся умру? Но если слово жаркой лавой Прорвет застывшую кору? О, как я радостно верну Мой дом – мой мир – мое жилище, И поднимусь беспечной нищей В

Твою высокую страну!

«Белка носит желуди…»

Белка носит желуди В теплое дупло. От деревьев в золоте И в лесу светло. Листья веют шепотом И летят к земле, И смеются хлопотам В беличьем дупле. Их заботы кончены, Их зовет покой. Я листок подточенный Перейму рукой, – Чтобы тонким шепотом Научил меня Отойти без ропота От земного дня.

«Крепчают синие снега…»

Крепчают синие снега, Мороз каленым паром дышит. Дымок чужого очага Витой колонкой стал на крыше. А под стрехой сосульки меч Висит, прозрачный и огромный, Чтоб дом вечерний уберечь От нищеты моей бездомной.

«Кто из предков во мне проявляется больше?..»

Кто из предков во мне проявляется больше? Кто глядит из моих неуверенных глаз? Мой задор – от моей неуступчивой Польши, Чувство меры – твое, виноградный Эльзас! Где-то хитрая дремлет во мне Византия, Синью греческих волн озаряется стих… Но всех слаще мне имя Твой, Россия, Все мои чужеземцы – у ног Твоих!

ПАМЯТЬ

Чуть стихами – магической палочкой – Трону в памяти спящую быль – Рыбный ветер над солнечной балочкой Пронесет беловатую пыль. И тугим сухоногим кузнечиком Зазвенит по обрыву трава, И за детским коричневым плечиком Будет влажно мерцать синева… Было, есть – для души одинаково, – Даже, может быть, сердцу слышней Хруст и шорох раздавленных раковин Под ребячьей сандальей моей.

«Бывало, двумя руками…»

Бывало, двумя руками Уцепишься за края И сдернешь шершавый камень: А вдруг – под камнем – змея? Под камнем сыро и гладко – Личинки да корешки, Ругаясь, бегут с оглядкой Заспавшиеся жуки. Опустишь камень обратно (Напрасен отважный труд), – А в памяти всё же пятна Извивом змеи ползут.

«Прозрачно море с пристани до дна…»

Прозрачно море с пристани до дна – И в солнечном, солено-свежем утре Смотрю, как осторожная волна Расчесывает

водорослям кудри; Как их упругий изумрудный сад Вздымается и опадает живо, И пузырьки серебряно скользят, И дно мерцает золотым отливом. Ложусь на доски теплые ничком И руки в море опускаю быстро – И вот он, в пальцах, мертвый, бурый ком. И это всё. И пахнет солью пристань.

«Наш спор был жарок и высок…»

Наш спор был жарок и высок. Мы шли и луг топтали дикий – Крутили в пальцах колосок, Срывали венчик повилики, И мертвой бабочки крыло, Не видя, к свету поднимали (Оно круглилось и цвело Отливом бархата и стали). И жизнь была так молода, И мир чудесней и огромней… О чем мы спорили тогда? Ты помнишь? Я совсем не помню.

«Помню полустанок под горой…»

Помню полустанок под горой, Солнечную, рыжую скалу. Пахло углем, камнем и жарой, Потный паровоз шипел в пылу. И когда напился паровоз, Дрогнул поезд, поползла скала, — А на ней мой колокольчик рос – Прямо так – из камня, из тепла. Легкий, зыбкий, бледно-голубой На сухом невидимом стебле… Для того мы встретились с тобой, Чтоб расстаться тотчас на земле? Чтобы поезд вылетел рывком На равнину от горячих скал, Чтобы долго синим огоньком Ты в вечерней памяти мерцал.

ОТЪЕЗД

По тревоге вышли из теплушек, В кудри виноградника легли. Смерть кружила то звончей, то глуше. Мирным солнцем пахло от земли. Грозди хризолитово светили, Медленный вынашивая мед. Отщипнула… Улетают? Или Вот, сейчас, вернется — разобьет?.. Нет, ушли. Во рту свежо и кисло. Долго длились эти полчаса. Узкой белой радугой повисла В отгремевшем небе полоса. Пахнет полем, солнцем, виноградом. Лезем в разогревшийся ковчег. Грохот тормозов. И снова рядом Бег земли – разлуки трудный бег.

«Старый кот с отрубленным хвостом…»

Старый кот с отрубленным хвостом, С рваным ухом, сажей перемазан, Возвратился в свой разбитый дом, Посветил во мрак зеленым глазом. И, спустясь в продавленный подвал, Из которого ушли и мыши, Он сидел и недоумевал, И на зов прохожего не вышел. Захрустело битое стекло, Человек ушел, и тихо стало. Кот следил внимательно и зло, А потом зажмурился устало. И спиной к сырому сквозняку Он свернулся, вольный и надменный, Доживать звериную тоску, Ждать конца – и не принять измены.