Город, отделяющий от неба
Шрифт:
– Подозреваемых отпускать когда будем?
– спросил Рифгат, отчаявшийся созвать коллег к остывшему столу.
– Да прямо завтра с утра ты к прокурору за постановлением и пойдёшь.
– Инициатива дрючит инициатора, - мрачно подытожил Ишимбаев, особенно не любивший общения с прокурорскими.
На самом-то деле молодой папаша понимал, что капитан специально направил его на добрые, так сказать, дела, подальше от грязной и кровавой возни, которая непременно завертится завтра. Двое подозреваемых по делу об убийстве четверых парней и исчезновению пятого вторую неделю маялись в СИЗО. Не то чтобы этих уродцев кто-то всерьёз разрабатывал, скорее их использовали в качестве отмазки от областного начальства: вот, мол, есть подозреваемые, трудимся по ним, дело движется. Взяли обоих по принципу наличия судимости по более-менее годной статье.
– Парни, может, всё-таки ко мне?
– в который уже раз за вечер спросил Ишимбаев.
– Хоть поедим по-человечески. Ляська так старалась!
– Извини, Рифыч, но - нет!
– с сожалением сказал капитан.
– Брылин с патологоанатомом всю ночь работать будут, поэтому все, кроме Ишимбаева, в семь часов здесь, как штык! Тебя, Ореховский, это тоже касается.
– Блин, Антон, у меня уже на участке дела солить можно!
– запротестовал Евгений.
– Отставить, лейтенант! Соленьями и прочими заготовками на зиму будешь заниматься после поимки убийцы! В семь координируем действия, в восемь получаем штопор от Занковца, а вот после... после ты отправишься на участок, опрашивать народ. Всё, всё, митинг закончен! Все - спать!
***
Спустя двадцать минут, шагая по тёмным улицам, притихшим после тяжкого трудового вторника, Ореховский никак не мог отделаться от ощущения, будто забыл что-то важное. Какая-то мысль пришла к нему в голову ещё днём, когда дерзкий Зубов цедил сквозь свою фамилию известные ему подробности нового преступления. Ладно, подумал Ореховский, завтра вспомню. И тут из-за крыш домов показался серебряный пятак Луны. Месяц, сразу же припомнил Женя. С прошлых убийств прошёл ровно месяц! Что там говорил запойный гений Брылин про маньяков? Они действуют по каким-то своим правилам. У этого что, месячные правила? Тьфу ты, похабно получается! Будто о женщине речь идёт. Вот только женщина голову подростку-верзиле ни за что раздавить не сможет, а уж оторвать - и подавно! А может, он себя волком возомнил и на Луну реагирует? Чушь какая-то получается. Но насчёт месяца надо капитану сказать.
Из паутины сумбурных размышлений Ореховского выдернул странный шум, доносящийся из заросшего лебедой и циклахеной пустыря. Пустырь, располагавшийся в пяти минутах ходьбы от женькиной общаги, лейтенант летом старался обойти шестой дорогой, и всё именно из-за проклятой циклахены, на пыльцу которой у Ореховского ещё в Саратове, где этой дряни вообще было видимо-невидимо, обнаружилась сильнейшая аллергия. Евгений остановился и обратился в слух. Лезть в заросли за суточной порцией соплей ужас как не хотелось. Может, собаки там на ночь устраиваются? Женя хотел уже идти дальше, как вдруг звук повторился. Что-то отчётливо проскрежетало, будто камнем по камню с силой провели, а потом хрустнуло, словно гигантский орех раздавили. Лейтенант сам не понял, отчего ему вдруг стало очень дурно, аж ноги подкосились. Первый и последний раз с ним такое было в армии, когда идиот-сослуживец на занятиях по метанию уронил боевую гранату в окоп, где в полном составе находился их взвод. Тогда-то обошлось (дурак даже чеку не выдернул!), но вот сейчас... У страха не было причины, как ни ищи. Ничего вообще не было, кроме едкого запаха цветущей циклахены и какого-то влажного, хлюпающего звука, еле слышного на фоне неумолчного цикадного концерта. Проклиная всё на свете - от аллергии до проклятой собаки, что разгрызла, а теперь высасывает кость, - Женя медленно расстегнул кобуру и потянул холодную пистолетную железяку (уже месяц все городские менты не расставались с табельным оружием). Свет уличных фонарей почти не освещал пустыря, но полная луна позволяла довольно отчётливо разглядеть крупные предметы. Раздвигая полутораметровые мерзкие стебли зажатым в обеих руках "макаркой", лейтенант шёл на чмокающий звук мелкими приставными шажками, стараясь не производить никакого шума. Это удавалось ровно до того момента, пока он не зацепился брючиной за торчавшую арматуру (этого добра
***
– Что вы привязались к молодому человеку, капитан?
– сказал Брылин, сердито щуря покрасневшие от недосыпа и недопоя глаза.
– Если не знаете, что такое аллергия, то лучше приберегите свои претензии до иных времён: чую, они вам ещё пригодятся.
Тихоновецкий, только что зло разносивший Евгения за ротозейство и низкий профессиональный уровень, удивлённо замолчал.
– Что, правда ничего поделать с собой не можешь?
– спросил он совершенно уничтоженного участкового, слипшегося в бесформенный ком на стуле в углу кабинета.
– То'ко ефли димед'ол, - прогнусавил несчастный лейтенант.
– Много ты с димедрола навоюешь, - сказал капитан и добавил зло: - Один хер тебя Занковец наизнанку вывернет. Упустить убийцу, которого буквально за яйца держал!
– Я с ним пойду, - заявил Брылин.
– Все вместе пойдём, - сказал Тихоновецкий.
– В десять подполковника ждёт на доклад городской прокурор, и моли всех богов, Ореховский, чтобы Занковец тебя с собой туда не поволок! Попрут из рядов нахрен, с венком из этой твоей цикламены!
Ответить на это было нечего, да и невозможно никак - из-за намертво забитого и распухшего носа.
***
На совещание к начальнику горотдела Ореховского не вызвали. Мучимый самыми дурными предчувствиями, лейтенант сидел на прежнем месте и пытался думать продуктивно. Выходило плохо. Всё выходило плохо. На фоне творимых маньяком дел столь кошмарный промах и в самом деле может стоить ему карьеры. Наверное, надо было всё же стрелять, думал горе-милиционер в очередной уж раз. Ага, мрачно возражал ему внутренний скептик, попал бы ты, в темноте, чихая и слезясь! Да и куда стрелять посреди жилых домов?
Непрерывно рефлексируя и безуспешно пытаясь выколотить из отёчных пазух треклятые сопли, лейтенант положил голову на скрещённые поверх стола руки и как-то незаметно уснул. Снилась ему страшная, разорванная прожекторами ночь, где он сначала метался меж домов, пытаясь углядеть хотя бы тень убийцы; где звонил дежурному по городу с вахты родного общежития; где были кромсающие воздух сирены и спешно подвезённые из запасов гражданской обороны мощные фонари; где метались переполошённые жители, выскакивающие из подъездов в исподнем ("что, война началась?"); где вызванное из небытия радостными птахами утро обманывало всех своим фальшивым жизнелюбием; где... не спать!
– Да ты, твою мать, совсем охренел, что ли?
– заревел над головой медвежий баритон подполковника Занковца.
Чего это он даже не матерится, подумал Ореховский, меняя сон на явь, будто слайды в проекторе передёргивал. Причина удивительной начальственной интеллигентности была проста, насколько может быть простым капитан госбезопасности, одетый в штатское. Евгений вскочил и вытянулся в струну, успев только шмыгнуть некстати побежавшими соплями.
– Бинобат!
– загнусил он.
– Конечно, виноват!
– вкрадчиво сказал Занковец. Казалось, он ни на что не смотрит, кроме распухшего до баклажанного состояния носа лейтенанта.
– Разговор будет.
С этими словами подполковник пересёк кабинет и обрушил мощный зад на место Тихоновецкого. Гэбэшник тихо прошёл за ним и устроился за столом Егорова.
– Садись!
– скомандовал подпол и нехорошо зыркнул на комитетчика.
– С капитаном госбезопасности Пчелинцевым ты уже знаком. У него к тебе, лейтенант, имеются вопросы.
– Товарищ подполковник, - мягко начал капитан.
– Я бы всё же попросил оставить нас вдвоём.
– Нет, - отрезал Занковец.
– Вдвоём будешь говорить, когда в комитет вызовешь. Повестки у тебя нет, потому беседа с моим подчинённым будет проходить в таком составе.