Город, отделяющий от неба
Шрифт:
– Не, ну смотрите на него! Чо, бля, в натуре не знаешь?
– Да говори уже!
– Саня Сачок дружку твоему уже третий месяц полштуки торчит. Обещал вернуть через две недели, но прокружил. Теперь перекрывается, отдавать не хочет.
Это была плохая новость. Саня Медведцев, известный всему микрорайону как Сачок, слыл личностью скандальной и малоуважаемой. Обведя военкомат парой финтов своих плоскостопых ласт, этот мелкий жулик и прожектёр сумел неведомым макаром соблазнить и обрюхатить дочку какого-то семнадцатого Секретаря местного райкома партии. Накануне Нового года, когда тайное стало явным, блудодеев отбуксировали в ЗАГС. Новая ячейка общества получилась так себе. Сачок, оправдывая своё погоняло, ишачить на благо
– В феврале менты накрыли Сачка с партией варёнок, которые он взял под реализацию. Товар мусора забрали, да ещё и сверху на него оброк положили, чтобы тесть не узнал.
– Сколько?!
– обмер Пашка.
– Вот считай: за товар полторы тонны плюс легавым три. Пошёл по миру, короче.
– Четыре с половиной тысячи?! Но ты сказал, что Перепелу он пятьсот должен.
– Правильно. Перепелу - пятьсот. Остальное - мне.
– Как же ему их отдавать?
– Как брал. Но ты знай: я ему отработать предложил. Половину он отмотал. Дальше не стал. В отрыв ушёл. Через пацанов передал, что уехал в Астрахань, к какому-то хуеюродному дяде, на икре подыматься.
– Подожди, какая икра? Ты сказал, что дал ему работу. Какую?
– Шмаль на районе банчить.
– Не понял.
– Анашу толкать по мелочи.
– Мне тоже такую работу приготовил?
– Мелко берёшь, боец. Тебе работа посложнее.
– И какая?
– А вот смотри. Завтра Сачок на своей хате объявиться должен. Сорока мне на хвосте принесла, что жене он весточку прислал: типа, заберу с собой на югА, рожать будешь там. А должок за ним по счётчику только мне обратно до четырёх штук вырос. Пойдёшь с Русланом и Фаршем. Пятьсот деревянных - твои. А какие тугрики сверх пяти сотен Перепелу из Сачка вытрясешь ты - твои заботы. Да не бзди ты! К мусорам ему точняк нет смысла соваться: они его за сраку возьмут пуще прежнего, особенно если про икру пронюхают. К тестю он и подавно не пойдёт. Отдаст, как миленький, тем более у него лаве теперь есть.
– А жена? Жена не настучит?
– Это с пузом-то она стучать пойдёт? Да и не пустит он её, бля буду.
***
И вот теперь, нарезая круги по гаревой дорожке местного стадиона, Панюта пытался убедить себя, что согласился идти к Сачку вовсе не из-за денег, а ради беспонтового Перепела, который, раздербанив бабушкину секретную нычку, считай, ходил каждый день под ударом. Да и зачем вообще этот осёл давал деньги такому придурку, как Саня? Ответ был очевиден: Лёнька дал бабкины деньги взаймы, только чтобы показать, что он может это себе позволить. Баранья голова!
На стадион Прасолов отправил сам себя в наказание. За гнилой вчерашний день, за бестолковую пьянку, за паршивое своё вечернее обещание. Беговая тренировка всегда ему нравилась, однако слабость в ногах и подпрыгивающий желудок мешали войти в ритм.
– Не ходи к Сачку, Павел!
– сказал кто-то из-за спины.
Пашка подпрыгнул, будто его пчела в икру ужалила.
– Не останавливайся, дыхание собьёшь!
– произнёс тот же голос, и его обладатель поравнялся с Панютой.
По сравнению с округлым плотным Пашкой незнакомец выглядел настоящей жердью. Почти на две головы выше приземистого Прасолова (метра два, не меньше!), мосластый и жилистый (на нём не было ничего, кроме странного вида спортивных трусов и потрёпанных кед), он бежал с замедленной грацией породистого верблюда. Или марафонца. Панюта очень не любил драться с такими боксёрами. Находясь в его весе, они имели длиннющие
– Он не придёт. И всё будет очень плохо.
И тогда Пашка поступил так, как всегда поступал в непонятных ситуациях его отец: хмыкнул и наддал. Через три круга стало ясно: Панюта выдохся, а опасный марафонец спокойно рысит рядом. Тут терпение Прасолова лопнуло. Он привычно перешёл на боковой бег приставными шагами, лицом к назойливому чуваку, и провёл молниеносную двойку тому по печени, благо она как раз удобно располагалась (у самого Панюты на этой высоте находились ключицы). Попасть, впрочем, не удалось - Кнут играючи извернулся, станцевал издевательски и спокойно двинул приставными на расстоянии вытянутой руки (своей!) от Пашки. На лице длинного хлыста проступило выражение снисходительной жалости. Этого Золотая Рыбка вынести не мог и рванул в атаку, выбрасывая взрывные серии, отчаянно финтя и меняя плоскости атаки. Если и попал, то исключительно по локтям и предплечьям. Теряя последние силы и выжигая последние сантиметры своего запала, Панюта всё чётче понимал, что первая же контратака такого соперника станет для горе-агрессора последней.
– Чо за хуйня?!
– проорал Прасолов, опуская руки. Пот жёг ему глаза.
– В нашем дворе за матерный лай по губам били, - спокойно ответил Кнут, выходя из оборонительной стойки. Он даже не запыхался.
– Правильный пацан, да? Чего ж тогда не отвечаешь? Бьют - дерись, не можешь - беги!
– выкрикнул Панюта.
– Зачем отвечать? Я же не драться с тобой пришёл.
– А зачем? Зачем пришёл?
– Я же сказал уже. Не ходи к Сачку.
– Почему? Почему я должен тебя слушать? Может, тебя Сачок и послал?
– Этот осетровый дояр? Да ты посмотри на меня, - длинный развёл руки: на худой груди проступили тугие верёвки мышц.
– Может Сачок меня послать?
Панюта посмотрел. Приходилось признать, что нет, не может. Нелепый Саня Медведцев, пожалуй, даже собственную дряхлую прабабку послать постеснялся бы.
– Тогда почему я должен тебя слушать?
– Я скажу. Но сначала ответь на вопрос: тебе самому нравится идея с выколачиванием денег у должников?
– Не твоё дело!
– Допустим. Но ты всё же ответь.
– Да пошёл ты!
– плюнул Пашка и зашагал к трибуне, где лежала его сумка с вещами.
– Падать с седьмого этажа очень больно, - донеслось до него сзади. Умирать будешь несколько часов, всё время в сознании. Скорая приедет через час, хотя её и милиция вызовет. В травматологии перед праздниками врача не окажется, и тебе даже обезболивающее не дадут. Действие закиси азота, которую тебе сунут подышать в неотложке, кончится быстро. Кричать, впрочем, ты тоже не сможешь. Будешь тихонько зудеть, как придавленный подушкой будильник.
На будильнике Пашка сломался. Он встал, будто на стену налетев. Дышать почему-то стало нечем. Спокойные слова Кнута напугали его икоты. Никогда, слышите - никогда, никого и ничего Круглый, гроза двора и гордость тренера Кляшторного (бывшая), так не пугался!
– Откуда ты знаешь?
– хрипя сухим горлом, спросил он, не поворачиваясь и даже не поднимая головы.
– Хорошо, тогда так, - сказал Кнут прямо из-за пашкиного плеча.
– Давай, сходи, посмотри своими глазами, на что подписываешься. После и поговорим. Бывай, боец, до скорого!