Город, отделяющий от неба

Пеллегрино Этторе Неява

После такого плотного силлогического залпа любой был бы убит, сожжён и развеян в труху. Но не Тин-Тин.

– Позволю себе предположить, Фабиан Арнольдович, что третий вариант вы упустили из виду лишь по досадному недосмотру, а вовсе не из желания меня как-то уязвить. Меж тем именно этот вариант мной и руководил.

– Весь внимание, - сказал директор мрачно. Его худшие предположения сбывались. Константинов опять превращал всё в балаган.

– Вот смотрите. Вы завуалировали претензию риторическим вопросом...

– Демагогия. Подмена понятий. Я не вуалировал претензию, а всего лишь подчеркнул её риторическим вопросом. Вы придираетесь к форме, а не к содержанию, и это - демагогия!

– Так я о том и говорю! Это и есть третий вариант: претензия к форме, к форме, несовместимой по масштабу с мастерски огранённой претензией!

– Чушь и демагогия в квадрате! Теперь ещё и с грубой лестью. Признаться, я разочарован.

– Простите,

Фабиан Арнольдович, меня несколько занесло. И в споре с Хла... Линдой Сергеевной, пожалуй, тоже.

– "Разочарован", Константинов, в данном случае означает "вижу, что не достиг желаемого". Вы в очередной раз используете нашу с вами доверительную беседу для заточки своих софистических навыков, а вовсе не как редкую возможность посмотреть на себя со стороны объективным взглядом. Надеюсь, это возрастное... Ступайте.

Вот, блин, думал Костик, выходя в коридор. Вроде всё под контролем было, а на душе почему-то погано. Ещё этот реферат.

Писать Тин-Тин не любил. На бумаге его словесные финты выглядели тяжеловесно и не всегда уместно. Впрочем, не беда - знаний по теме в памяти столько, что и в библиотеку ходить не обязательно. За три дня написать можно, не особо и жертвуя свободным временем.

***

– Ну что, помял тебя Павиан?
– с фальшивым участием спросил Пашка, когда друзья выходили из школы.

– Завидуй молча, ПАвлинька!
– привычно огрызнулся Тин-Тин. Павлинькой называла сына пашкина мать, женщина душеобильная и сокрушительно обаятельная. Павианом же злые языки называли, разумеется, директора, носившего непривычное для славянского слуха имя Фабиан. Костик, кстати, относился к немногочисленной диаспоре отрицателей фабианьей павианности, правда, не из страха, стеснения или на почве утончённого воспитания, а, скорее, из уважения к достойному сопернику.

– Да ладно, чё ты! Знаем мы о ваших занятиях групповым акмеизмом!
– шальным голосом пропел Шанин, уворачиваясь от костиного пинка.

– Пашань!
– дежурно возмутилась Мелания.
– Сколько можно слушать твои пошлые намёки!

– А, по-моему, никакая это не пошлость, - осторожно, чтобы не обидеть никого из друзей, сказал солидный Лайбах.
– Шутка на грани, да, но не за гранью.

– Просто у вас, мальчики, грань расположена чуть выше плинтуса, - смеясь, сказала Верка, вступаясь за подругу и вгоняя Лайбаха в краску. Этот большой неуклюжий мальчик, похожий на медвежонка-подростка, смущался очень легко, чем его друзья частенько злоупотребляли.

Так, перекидываясь шутками и подначками, дошли до коллектора. Вообще-то это был один из туннелей недостроенного метрополитена, возводимого в городе ещё во времена Юмалы преимущественно открытым способом. Туннель выкопали, уложили в него дренажные основания, а кое-где - и вырастили секции тюбингов, да не успели закончить: полгорода ускользнуло в Обособление. Было это 172 года и восемь с половиной месяцев назад по времени Хинтервельта, но, несмотря на солидные сроки, конструкции из силикобора-А (тюбинги) и более мягкого -С (дренаж) выглядели, будто созданные вчера. Технологии Юмалы, непостижимые и странные, будоражили воображение саярцев, тем паче что поддерживать эти самые технологии было больше некому - последняя нимфа скончалась пятнадцать лет назад. Новые же проводницы порождённого Цезарем искусства с момента Обособления рождаться перестали...

***

Из черновика реферата ученика 14-ой школы второй ступени Константина Константинова (тема: "Начальная история Хинтервельта: надежды и ожидания").

"Следует, однако, признать, что по косвенным свидетельствам Обособление стало огромной неожиданностью и даже культурным шоком для большинства жителей Разделённого города. К сожалению, живых свидетелей феномена не осталось, потому нам остаётся лишь взывать к нарративным письменным источникам. Стоит сказать, что меня, как выходца из Саярска, погрузившегося в Хинтервельт гораздо позже (как по объективному, так и по субъективному течению времени), сильно смущает отсутствие хоть какой-то доктринальной официальной картины, объясняющей причины Обособления и обстоятельства предшествующих ему дней. Версий - масса, причём разброд начался с первых же печатных изданий Нового Авалона. Однако не будем забегать вперёд и обратимся к эмпирическим строгим фактам прежде, чем будем строить предположения и оглашать версии.

Итак, год 1957 год н.э. (или Р.Х.). Признано практически

всеми выходцами из обоих миров, что до основания Бэром Юмалы история этих самых миров практически идентична. 24 мая упомянутого года изрядная часть города Авалон, похожая в плане на равнобедренный треугольник со стороной около 15 километров, уснула в одном мире, а проснулась в зазеркалье, которое чуть позже супрефект Кюммель назвал Хинтервельтом. Начавшиеся беспорядки среди граждан привели через полтора месяца к гибели префекта Прыгина и трёх из пятнадцати находящихся в городе нимф. Революция завершилась принятием некоего подобия конституции и превращением должности префекта в избирательную избираемую. Префектом был избран тот самый Кюммель. Представляю себе, что было бы, если б треть города из нашего мира с неподготовленными жителями провалилась бы в тарта Специальным комитетом во главе с самим Кюммелем было проведено расследование, которое установило приемлемую для новых влас гипотетическую картину Обособления. По коллегиальному решению привлечённых специально для этого двенадцати оставшихся нимф было установлено, что: а) с 1951 года в городе активно проводилась подготовка к переносу сюда столицы Юмалы (включая переименование самого города в Авалон; перенос намечался на 1958-59 годы); б) часть строительных работ велась над особо секретными научными объектами, которые были сданы в эксплуатацию в конце 1956 года и не имели к столичным функциям никакого отношения; в) именно запуск этих объектов и привёл к отслоению части города в Хинтервельт, но не к созданию его самого; г) на местах расположения данных объектов, в вершинах треугольника, и поныне действуют три самых мощных аномалии Зазеркалья; д) искажение ткани реальности мира Юмалы, вызванное экспериментом, по убеждению нимф, привело к полному забвению как топографической потери, так и демографической (то есть для жителей самой Юмалы пропавшего треугольника как будто и не было никогда, как не было и людей, его населявших); е) дальнейшую жизнь придётся устраивать самостоятельно".

"Кто родился в день воскресный...". Артемий Кваснецов. 19 мая 1969 года. Ленинград

Из больницы я вышел 19 мая, в День пионерии. Знаете, какая мысль тревожила меня в тот день? Как я буду аттестован в четвёртой четверти и в году. Нет, мать и одноклассники, конечно, таскали мне домашние задания - последнюю неделю, как только врачи разрешили мне напрягать мой ущербный мозг. Не, ну действительно: зачем думать о какой-то редкой аномалии в твоём мозгу, которая, возможно, убьёт тебя в один прекрасный и не столь уж далёкий день. Ведь тебе всего одиннадцать лет, и у тебя появилась мечта. Ты просто не можешь умереть в таких декорациях. Как я узнал? Наверное, случайно. Впрочем, лучше обо всём по порядку.

В клинике Ленинградского Педиатрического Института я пробыл две недели, пока оттуда меня не выдернул тот самый врач, что спас мою мать (по некоторым причинам мне не хотелось бы называть его фамилии, поэтому назову его доктор А.). За эти две недели я пять раз терял сознание, у меня продолжались сильнейшие головные боли, пропал аппетит и появился сильный кожный зуд. Что говорили врачи, я не знал. Вообще плохо помню те дни, то ли из-за болезни, то ли от медикаментов. 25 марта моё измождённое тельце перевезли в Ленинградское отделение Института экспериментальной медицины, где я, наконец, и встретился с мамой, которую, впрочем, уже через неделю выписали. После трёх недель бесконечных анализов, проб и диковинных обследований я был отправлен в странную лабораторию, расположенную на третьем подвальном этаже стоящего на отшибе корпуса. Там, за толстенной дверью, открываемой автоматически, находилось самое странное приспособление, которое я мог представить (да и то в качестве атрибута какого-нибудь фантастического фильма). Меня положили на спину головой вперёд на некое подобие полукруглого в сечении лотка, который медленно проезжал через вереницу огромных колец, увитых проводами и кабелями. Всё моё путешествие сопровождалось чудовищным грохотом, который мне велели терпеть. Терпеть и НЕ ШЕВЕЛИТЬСЯ! Тогда я ещё не знал, что был удостоен редкой чести (тогда казавшейся довольно сомнительной - из-за часовой продолжительности неподвижного сеанса) быть просвеченным при помощи совершенно секретного ЯМР-интроскопа конструкции инженера Иванова. Как раз тогда, сидя на топчане в небольшой комнатушке рядом с гигантским вместилищем чудо-агрегата, я и услышал разговор двух врачей, обсуждающих результаты моего осмотра. Молодой долговязый медик, обслуживающий интроскоп, говорил сопровождавшему меня лечащему врачу, тому самому доктору А., следующее: