Град огненный

Ершова Елена

— Никаких фокусов, оса, — зло цедит он, просверливая меня взглядом. Ждет от меня ответа, но я спокойно выжидаю, глядя на него, но не видя. Ощущаю странный запах — смесь сигаретного дыма и медикаментов. Слышу потрескивание ламп, заливающих коридор ослепительно белым светом. Такие же запахи и такой же свет были в инкубаторе Улья. Мне чудится: стоит Феликсу распахнуть дверь, как я увижу коконы, надежно закрепленные на черных подставках, и переплетения ржавых труб, по которым поступает горячая вода. Дверь открывается, и по глазам действительно режет белизной.

Но это всего лишь свет, отраженный от натертого паркета. Я щурюсь, выдыхаю и слышу спокойный голос:

— Проходите, пан Вереск. Мы вас ждали.

Знаю, что ждали. Иначе я не оказался бы здесь.

Профессор Полич сидит в офисном кресле и прихлебывает чай. Это от него пахнет травами и свежестью. Одет профессор, как и во время телешоу, с иголочки: дорогой костюм, белоснежная рубашка. Борода аккуратно острижена, седые волосы уложены. Хоть сейчас на фото в журнал. По другую сторону стола сидит мужчина и курит, пуская в открытое окно струйки дыма. При виде меня, затягивается в последний раз и тушит сигарету в пепельнице. Этого человека я вижу впервые. Да и если бы видел раньше, не запомнил бы. Он из тех, кого называют «серыми» — средний рост и среднее телосложение, неприметное выбритое лицо и мышиного цвета волосы. Пройдет мимо, и не заметишь.

— Вы, Феликс, можете быть свободны, — мягко говорит профессор Полич. — Когда понадобитесь, позову.

У лаборанта вытягивается лицо, и я внутренне злорадствую: Полич в непринужденной форме дает понять, что Феликс тут лишний. И о чем бы ни пошел разговор, он пройдет мимо лаборантских ушей. Перечить шефу засранец не может, а потому кивает и молча удаляется из кабинета, напоследок чуть сильнее положенного хлопая дверью. Я ожидаю, что следом за ним отправится и серый человек, но Полич не спешит выгонять гостя, а мне указывает на свободный стул.

— Присаживайтесь, прошу вас. И не обращайте внимания на Натана. Это мое доверенное лицо. Все, что будет сказано в его присутствии, останется между нами. Я прав, господин Леви?

— Абсолютно, пан профессор, — улыбается Серый. Голос у него тоже неприметный и мягкий, но меня дергает, будто от удара. Я слышал это имя. Слышал… вот только где?

Присаживаюсь. Серый учтиво протягивает сигареты, но курить совершенно не хочется. Я отрицательно качаю головой и оглядываю кабинет: просторный и светлый, выдержанный в тех же пастельных тонах, что и кабинет Хлои. Какими бы непримиримыми соперниками ни были дед и внучка, художественные вкусы у них совпадают. Я замечаю фарфоровые статуэтки, изображающие слоников: один другого меньше. Сухоцветы в напольной вазе. Ажурный сервиз за стеклянными дверцами шкафа: две чашки из набора теперь стоят на столе, но третью вытаскивать не посчитали нужным — монстр вроде меня не годится в компанию для чаепития.

— Вы тоже занимались Четвертым экспериментом, господин Леви? — спрашиваю я, и гляжу на Серого в упор. Он отвечает легкой полуулыбкой:

— В некотором роде. Но больше косвенно.

Конечно. Когда доходит до расплаты, эти ученые мужи

и ловкие дельцы оказываются сплошь добропорядочными гуманистами. И никто не вспоминает, что некогда эти гуманисты призывали вычистить мусор. Люди забыли. Но мусор помнит.

— Я так понимаю, господин Вереск, вы ознакомились с некоторыми материалами?

Тон у Полича спокойный и излишне учтивый. Раздражающий. За подобной учтивостью слишком часто скрывается презрение.

— С некоторыми, — отвечаю. — За исключением отчета о Четвертом эксперименте.

— Разве Феликс не передавал вам диск?

Я не собираюсь посвящать профессора и его прихлебателя в подробности своей жизни и отвечаю:

— Я пришел, чтобы получить информацию из первых рук, профессор. Признайтесь, вы бы не приняли меня, если бы не были заинтересованы, не так ли?

Мужчины переглядываются. Полич слегка приподнимает брови, и я втягиваю носом воздух, пропитанный дымом и травяным запахом, пытаюсь уловить эмоции. Серый отвечает мне заинтересованным взглядом.

— Васпы распознают моментальное непроизвольное выражение лица, — обращается к своему гостю Полич. — Возможно, запах. У человека при сильном эмоциональном переживании изменяется запах тела.

— Любопытно. С одной стороны, затруднение в определении собственных эмоций, с другой — удивительные способности к эмпатии, — отвечает Серый. — Поле непаханое для исследований!

На меня они не смотрят и ведут разговор так, словно кроме них двоих никого не существует в комнате. И оба закрыты для меня. Пытаюсь пробиться сквозь броню спокойствия, но не могу.

— Этим занимается Вениамин, — говорит Полич, и начавшийся озноб перерастает в настоящий ледяной вихрь. Зубы выстукивают дробь, я охватываю себя руками, теряя над телом контроль, а в памяти мелькают строчки из дневника Пола: «Я верю доктору. Он умный. У него длинное имя. Ве-ни-а-мин». И росчерк подписи в медицинском заключении Расса.

— Я хочу знать… что было… на диске, — выталкиваю одеревенелыми губами. Способность говорить развернутыми человеческими фразами куда-то улетучивается, мышцы цепенеют, голова становится пустой и бездумной. Я стискиваю сиденье стула, упрямо пытаясь удержаться в рамках знакомой реальности. Четыре внимательных глаза просверливают насквозь.

— Сейчас узнаете, господин Вереск, — доносится издалека чистый и холодный голос профессора. И его лицо — отпечаток на нетронутом снегу, — почти сливается с ослепительно-белым окном.

Слышу, как щелкают клавиши. Справа вспыхивает экран монитора.

— Поверните голову, господин Вереск, — мягко говорит Серый, а я как кукла послушно повторяю за ним.

Изображение рябит. Снежные мушки бестолково кружат по экрану. Вижу лес, пополам разрезанный железной дорогой. На склонах насыпи мертвой гусеницей лежит состав. Я знаю, что увижу потом. И не хочу смотреть. Но шея одеревенела и не поворачивается. Мышцы сводит судорогой, и я наконец вижу…

Там, на кинопленке, через лес продирается Зверь.