Град огненный

Ершова Елена

Он изящен и быстр, несмотря на размеры. Три пары ног мелькают, словно спицы в колесе. Острые когти срезают сосны, как солому.

«И там, где падает пена со жвал, вырастают ядовитые травы…»

От мельтешения кружится голова. Тело отзывается легкой вибрацией, словно я до сих пор нахожусь запертым внутри этого бронированного панциря. Слово к моей нервной системе по-прежнему подведены электроды. Изображение раздваивается, множится, рассыпается мозаичными фрагментами. И сколько ни пытаюсь — не могу собрать его воедино. Белые мушки

сливаются в сплошную туманную пелену.

— Снизьте порог экранирования, пан профессор, иначе ваш гость вот-вот упадет в обморок.

Бесцветный, едва слышимый голос Серого. Короткий щелчок — в реальности или внутри моей головы? Резкий запах озона. Комната проступает пятнами. Я выныриваю из ступора и ловлю себя на том, что до боли в суставах цепляюсь за стул.

— Повышенная чувствительность из-за блокады, как и предполагал, — отзывается Полич.

С трудом оглядываюсь. Башка трещит, как с похмелья, но запах озона слабеет. Профессор улыбается, показывая ровные желтоватые зубы. В руках у него плоский приборчик с антенной.

— Снова… эк-спе-ри-мент? — выталкиваю я.

— Пилотный запуск защитного экрана, — вежливо отвечает профессор. — Не хотелось бы, чтобы меня читали, как открытую книгу.

— Паршиво быть… подопытным жуком… правда?

— Правда, — к моему удивлению, соглашается Полич и переводит тумблер на минимум.

Над ухом раздается щелчок. Голова проясняется, запах озона пропадает, и я медленно отцепляю пальцы от стула. Морщусь, разминая запястья. Исподлобья гляжу в экран: там снова сыплет снежная крупа, как-будто не существовало никакого Зверя.

— Перемотать на начало? — спрашивает Серый.

— Нет!

Смотрю волком, ожидая увидеть снисходительную усмешку, и привычно сжимаю кулаки. Но Серый просто останавливает запись. Я никогда не видел ее раньше. Лишь некачественные снимки с места событий, а еще стеллу, установленную на месте аварии: подножие всегда пестрит от цветов.

— Меня ре-а-би-ли-ти-ро-вали, — угрюмо произношу вслух, будто оправдываюсь в случившемся. А будет ли оправданий достаточно?

— Я не предъявляю обвинений, — отвечает Полич. — Я показываю вам то, ради чего вы пришли, — он делает паузу и добавляет: — И ради чего оболгали Виктора Тория.

Виноват ли прибор, отгораживающий меня от профессора невидимым экраном, или в кабинете действительно становится холоднее, но я ежусь, сутулюсь, пытаясь сделаться незаметнее. Слова профессора — как выстрел в упор.

— У меня не было выбора.

— О, выбор всегда есть! — возражает Полич. Я уже слышал эти слова когда-то. От Виктора? От доктора с непроизносимым именем?

— Разве вы стали бы говорить с мусором вроде меня?

Профессор пропускает шпильку.

— Всему свое время, молодой человек. Вы бежите впереди паровоза. Как видите, это не всегда играет вам на руку.

— К черту игры! — перебиваю я. — Меня столько лет перекраивали, как кусок тряпки. Резали. Сшивали. Рвали снова.

Вы представляете, что значит проходить обучение в Улье? — пытливо смотрю на профессора, раздуваю ноздри, но по-прежнему не чувствую его эмоций, и это распаляет меня. — Об этом не расскажут отчеты. Как бы красочно их ни написали. Нас называют монстрами. Убийцами. Нежитью. Но эта жизнь навязана нам. Вы, — я подаюсь вперед, — сделали нас такими! Бездушными. Бесчувственными. Мертвыми.

— А вы живые?

Сверлю профессора взглядом, пытаясь уловить насмешку или презрение. Но он просто спокойно смотрит сквозь очки и не отводит глаз.

— Да, — шепчу я. Полич вскидывает брови, подносит к уху ладонь.

— Как-как? Прошу прощения, господин Вереск, я с годами туговат на ухо. Вы не могли бы повторить?

— Мы живые! — кричу я, сжимая кулаки, а Полич будто в изумлении откидывается на спинку кресла. — А вы продолжаете играть с нами! Со мной! Превращая в это! — тычу пальцем в давно погасший экран.

— Вы видели сейчас четвертый образец в движении, — перебивает меня Серый. — Скажите, он похож на Королеву?

Мужчина опирается на стол обеими ладонями, взгляд заинтересованный, и от этого еще более неприятен. Знает ли он, что четвертый образец — я сам? Наверняка. Я разжимаю кулаки, дышу ровно и глубоко. Отвечаю:

— Отчасти. Но Королева никогда не покидала Улья. Она…

Замолкаю. В горле сухо и горячо. Люди вежливо ждут, а я не могу. Не могу объяснить им, кем Она была для всех васпов и как мы пережили Ее гибель. Не могу рассказать, что я чувствовал, находясь рядом с Ней: всегда скрытой туманом, закованной в медную броню, сияющей, как солнце. Был ли я в облике Зверя хоть отдаленно похожим на Нее? Обладал ли хотя бы десятой частью ее мощи?

Серый вздыхает, понимая, что я больше ничего не добавлю, поднимает взгляд на профессора.

— Он ничего не помнит.

— Это естественно, учитывая, что господин Вереск находился под воздействием препарата АТ.

Меня дергает, будто током. Тот самый препарат, который украл у Морташа Музыкант Иржи. Тот самый, о котором говорилось в архивных записях о Дарском эксперименте.

— Вижу, вы знакомы с терминологией, — говорит профессор. — Кажется, использовали этот препарат в Поморе?

И в Поморе, и теперь. Но я не собираюсь посвящать людей во все тайны васпов, и коротко киваю.

— Тогда вы уже знаете, как действует АТ. Любопытно, что встраиваясь в организм, он делает вас не только восприимчивым к сигналам так называемого ведущего, но и в зависимости от концентрации делает всех васпов восприимчивым к вашим собственным сигналам.

— К моим? — повторяю эхом, и вспоминаю, как три года назад, перед моим превращением в Зверя, за мной по пятам следовал осиный рой. Как прошлым летом в Помор стекались васпы со всего Дара. И перед глазами встает сосредоточенное лицо Музыканта. Его губы шевелятся, произнося жуткое: