Град огненный

Ершова Елена

У всех, правда, побитый вид. Одного и вовсе раздуло, как после укуса. Хлюпает сломанным носом, задыхается. Подхожу и вытаскиваю изо рта кляп. Мужик хватает ртом воздух, наклоняется вперед, пытаясь сохранить равновесие, и проволока врезается ему в шею.

— Ты Вацлав?

Он или не слышит моего вопроса, или еще не отошел от шока. Розовая слюна стекает по подбородку, в глазах застыла ненависть.

— Эта мразь стреляла в Дика! — говорит вырастающий за спиной Франц. Он сжимает кулаки. Одного удара хватит, чтобы вызвать у васпы приступ мигрени. Но его же хватит, чтобы столкнуть человека с моста, и он повиснет

на проволоке, как высосанная пауком муха. Рядом стоящий загорец дергается и мотает головой. Другие двое молчат, только хмуро зыркают исподлобья.

— Ты работал с Полом? — снова спрашиваю я у побитого. — Убил его и Бориса Малевски? И подставил дворника Расса?

Мужик с хрипом выдыхает, словно собирается харкнуть мне в лицо. Я отклоняюсь, но человек просто свешивает голову на грудь и пускает слюну. Не знаю, кто обработал его до моего прихода — Франц, Рэн или кто-то еще, но ребята явно перестарались. Отходить мужик будет долго. Тогда я приближаюсь к загорцу. У него непримечательное и довольно молодое лицо. Грязные черные волосы свисают сосульками. Темные глаза бегают, ноздри раздуваются, и несет от загорца страхом — чистым, неразбавленным, как в старые и недобрые времена.

— Ты Аршан? — спрашиваю его, тяну за тряпку. Загорец выталкивает ее языком, прочищает горло.

— Д… да…

Хрипит, дергает кадыком. Колени ходят ходуном, и загорец прилагает немало усилий, чтобы не сверзиться с шаткой опоры.

— Я скажу… скажу, — порывисто бормочет он. — По… жалуйста.

Жалкая душонка. Нужно было прижать его к ногтю еще в полицейском участке. Но что бы изменилось тогда? Пола не воскресить. Эксперименты не повернуть вспять.

— Ты и твой дружок убийцы, — тихо говорю я. — Трусливые и грязные.

— Я не..! — взвизгивает Аршан. Его голос тонет в протяжном гудке, возвещающем о прибытии поезда. Налетает ветер, швыряет в лицо пригоршню воды. Ресницы склеивает от влаги, и вместо лица загорца я вижу расплывчатое пятно. Вытираюсь рукавом, продолжаю:

— Ты убил Пола. Признайся! Один или вместе с дружками. Пришли к нему домой. Воспользовались его доверчивостью. Распили бутылку водки, наверное. А потом…

— Портвейн, — стонет загорец.

Бетон дрожит под ногами. Шатаются железные перекрытия. Я оступаюсь, хватаю загорца за ворот. Он орет, качаясь вперед-назад. Живой маятник, подвешенный за горло.

— Был… портвейн, — хрипит загорец. — От… пусти!

Я тяжело дышу. Хватаю ртом дождевые капли. Кто-то помогает, кто-то оттаскивает нас от края моста. Дергаю загорца на себя, и он выкатывает глаза, хрипит, почти задыхаясь:

— Я… не хотел! Клянусь! Отговаривал… Вацлава… но он… если бы васпа… рассказал… хрр…

— Ян! — это голос Рэна. Он держит меня за плечо, продолжает спокойно, и только я знаю, как ему дается это спокойствие: — Пусть расскажет. Пусть эта мразь расскажет все.

Разжимаю пальцы. Загорец хрипло и часто дышит. Внизу, под ним, сотрясается насыпь: это ползет черная туша товарняка.

— Внимание… внимание… внимание… — гудит диспетчер, словно его заклинило на одном слове. Голос загорца почти не слышим в оглушающем грохоте, но я все равно различаю слова:

— Мы пошли втроем… к нему… Вацлав сказал… прости, друг! Если… хочешь выйти из доли… то мы примем твое решение. Пол сказал… конечно! И мы вошли…

— Дело не в

доле, — говорю я. — Не только в ней. Пол сказал о свалке, так?

Загорец вращает глазами. Они темны, как угли. Как бездонные и пустые глазницы чудовищ с искривленными плавниками. Я жду, когда появится хотя бы один. Хотя бы один! Тогда я смогу оправдать свое безумие, упасть в спасительную черноту, и будет не так тяжело и больно. Но они не появляются. Именно тогда, когда больше всего нужны — они не появляются. Лишь дождь хлещет, как из дуршлага. Лишь трясется мост. Лишь проносятся внизу бесконечные вагоны.

— Он спросил… что там, — сбивчиво продолжает загорец. — Он видел… видел…

Умолкает, не решаясь выдать секреты. Страх выдать тайны Си-Вай сильнее, чем страх перед монстрами.

— Он нашел один из тех трупов, что вы закапываете на свалке? — глухо произношу я. — Или банки из-под препарата АТ? Знаешь, такие, с гравировкой-птицей. Запоминающийся герб. Эгерский, верно?

— Да… — голос загорца срывается. Он весь трясется как от озноба. По лицу катится то ли вода, то ли пот. — Он спросил… имеем ли мы отношение… к Шестому отделу. И тогда Борис… набросил на него ремень.

— Ах ты сука! — Франц вылетает из-за моей спины, сгребает загорца в охапку. Проволока натягивается, оставляя на коже багровый след. Человек сучит ногами, захлебывается слюной. И если бы у меня был стек, я бы взрезал его от паха до горла. Я бы…

Я закусываю губу и кладу ладонь сержанту на плечо.

— Не нужно. Пусть договорит. А потом… потом мы сдадим его в участок.

— Ты чокнулся, босс?

Франц глядит зверем. Из-под бровей сверкают льдистые глаза. Тяжелый мертвый взгляд. Такой был у наставника Харта, когда он чуял кровь. Так смотрят, наверное, все васпы.

— Нет, — повторяю я. — Нам нужно вытащить Расса. Если эта гнида признается, Расса освободят.

Сержант сдается. Его пальцы разжимаются. Рука падает, как безвольная рука мертвеца. Взгляд тускнеет, и Франц отводит глаза.

— Ты — босс, — тихо говорит он и отступает в тень позади меня.

Я обвожу взглядом четверку пленников. Они исходят молчаливой ненавистью. Все — кроме побитого: тот все-таки потерял сознание. Если бы могли — расстреляли нас на месте. Или отрезали головы и насадили на колья. Но сила теперь не на их стороне. Игра подходит к концу, и каждый понимает это. Понимает и загорец, поэтому торопится:

— Это все Вацлав… он виноват! Клянусь! Он и Борис! Борис ударил по голове… бутылкой… когда васпа упал, его начали душить…

Я подхожу к перилам моста и наклоняюсь вперед, продожая слушать откровения загорца. Вагоны растворяются в пелене дождя, внизу блестят и переливаются сталью рельсы — как лезвия ножей. Если бы полиция осмотрела тело чуть внимательнее, они бы обнаружили гематому на затылке Пола. Увидели бы следы борьбы. Разорванный рукав. Пролитый портвейн на полу. Хоть что-нибудь! Даже если убийцы замели следы — полицейские должны были проверить! Но не сделали ничего… Пока мы будем выглядеть в глазах людей бессловесными и отвратительными насекомыми, смерть любого из нас будет значить не больше смерти комара. Если люди настолько слепы — кто-то должен открыть им глаза. Если я не найду доказательства того, что Дарский эксперимент продолжается, скоро все мы окажемся в подпольных лабораториях Морташа.