Грехи дома Борджа
Шрифт:
Раздаче подарков в Большом зале, казалось, не будет конца. Герцог и его семейство восседали на возвышении в конце зала, а придворные дамы и господа были вынуждены стоять плотными рядами: мужчины с одной стороны, женщины – с другой, оставляя место лакеям, секретарям, казначеям, поварам, главе литейной мастерской дона Альфонсо и его главному гончару, конюхам, крошечному кривоногому человечку, обучавшему скаковых лошадей герцога Эрколе, поэтам, музыкантам и придворным художникам, чтобы они могли пройти по центру и получить подарки. Рабы в новых красно-зеленых рубахах и замшевых перчатках подносили герцогу и его родственникам подарки с длинного стола, установленного под возвышением, придерживаясь порядка, в котором их предстояло дарить.
Я попыталась отвлечься от ноющей спины, тесных туфель и запаха немытых тел, сверх меры замаскированного плохо сочетающимися духами, представляя, какую муштру выдержали рабы от старшего домоправителя, чтобы жена сокольничего получила свою склянку засахаренных фруктов, а личный камердинер Сигизмондо – набор вышитых носовых платков, а не наоборот. Потом я придумала игру. Если грум, ответственный за почтовых голубей дона Альфонсо, получит свой подарок до смотрителя павлинов Ферранте, то Чезаре появится в ближайшие пять минут. Если я успею сосчитать до пятидесяти прежде, чем младшая дочь старшего пивовара пройдет от
Погода тоже не предвещала ничего хорошего. Когда мы наконец освободились, чтобы подготовиться к вечерним развлечениям, и пересекали двор, направляясь к Торре-Маркесана, снег повалил гуще. Усыпанные соломой булыжники превратились в серо-голубой ковер, в котором отражались огни факелов, прикрепленных к воротам башен. С потемневшего неба, кружась, опускались крупные снежинки, попадая нам на ресницы. Анджела задрала вверх голову и высунула язык. Кожа ее сияла, звездочки-снежинки успевали блеснуть, прежде чем растаять в теплых кудрях. Наклонившись, она набрала пригоршню снега, слепила комок и швырнула в меня. Снежок угодил мне в шею и соскользнул вниз по плечу. Тающая ледышка закапала с волос и промочила насквозь рубашку и лиф.
– Прошу тебя, Виоланта, успокойся. – Анджела обняла меня и притянула к себе, приглаживая мои волосы и прижимаясь холодной щекой к моей мокрой щеке. – Прости. Не плачь. То, что Чезаре не приедет, ничего не означает. А ты знаешь, каковы мужчины. Взять, к примеру, Ипполито. Пока мой дорогой Ипполито был в Риме, то делил постель с Санчей, но из этого не следует, что он ко мне равнодушен теперь, когда вернулся. У мужчин короткая память. Нам может это не нравится, но ничего не остается, как смириться. Так устроено в мире.
Была бы она такой же спокойной, если бы с принцессой Санчей спал не кто иной, как Джулио? Но я не собиралась злорадствовать, тем более что Анджела хотела меня подбодрить. Но даже если она права, даже если я способна прогнать из головы Чезаре все мысли о других женщинах, когда он был со мной, у меня по-прежнему оставалась причина поплакать.
– А как насчет того, иного?
– Вот вы где! – Элизабетта Сенесе, с тем же непросохшим пятном, растекшимся по желтому венецианскому бархату в виде карты. – Анджела, тебе придется ее урезонить. Она решила, что хочет выкупаться, раз такой холод. И уже приказала приготовить баню, но нагревать воду придется несколько часов, и мы опоздаем. Герцог разгневается, а дон Альфонсо надуется…
– Все равно я не могу идти в баню, у меня цикл. Кроме того, дон Джулио говорил, что собирается со своими братьями исполнить сегодня вечером новое произведение Тромбончино. Для шести виол. Тромбончино будет играть на шестой. Бог знает, что там станет исполнять Сигизмондо, но нам лучше не опаздывать.
Несмотря на концерт Тромбончино для шести виол, мадонна все равно настояла на своем, но поскольку Анджела не могла ей прислуживать, она и меня отпустила за компанию, велев дожидаться в ее покоях и присматривать за новой рабыней. Ее прислал Чезаре, золотой ошейник девочки украшал его герб. Он решил, что она далматинка, так как ее вынесло на берег Порто-Чесенатико сразу после того, как береговые пушки, охраняющие порт, разнесли в щепки пиратское судно. Удивительный ребенок, с высокими острыми скулами, бледной кожей, иссиня-черными волосами цвета воронова крыла. Говорила она на языке, который никто из нас не понимал, и донна Лукреция пока не дала ей имени.
Я смотрела, как она бесшумно движется по гардеробной мадонны, раскладывает одежду, оглаживая алый бархатный лиф крошечными ловкими пальчиками и протирая камешки на рукаве, а сама мысленно возвращалась на берег Неттуно. Уверяла себя, что та часть моей жизни закончилась, изгнана из души священником, который меня крестил. Но человеческий ум нельзя заставить не делать свою работу. Он продолжает рыться в старых воспоминаниях, как упорный школяр, выискивая связи. Разве жалкая кончина матери была бессмысленна, если именно воспоминание о ней подстегнуло отца принять решение, а меня заставило согласиться? Если дорога, начавшаяся на Неттуно, закончится тем, что я сама стану матерью?
– Ты ведь можешь избавиться от него. Я знаю множество способов. От Санчи. Нет, глупышка, не так! Две капли мускуса в розовой воде. Боже, Виоланта, зачем только этот твой любовничек пошел и повесил Катеринеллу?
Никого он не вешал, подумала я.
– Избавиться?.. Санча? Ты сама говорила, что невозможно забеременеть с первого раза.
– Он овладел тобой только один раз?
– Сама знаешь, что да. Я много раз тебе рассказывала. Появился Микелотто.
Анджела пожала плечами.
– Всегда есть исключение, подтверждающее правило. Я же сказала, что знаю, каким образом ты сумеешь от него избавиться.
– Как принцесса Санча.
– Да, дорогая, как Санча. Я часто ей помогала. С можжевельником не так больно, как с иглой, зато надежнее.
Я резко опустилась на пуфик мадонны.
– Он был… они были… от Чезаре?
– Кто знает? Одно можно сказать определенно – они были не от Джоффре. Он всегда только смотрел.
– Смотрел. Понятно.
– Не ясно? – Анджела присела передо мной, взяв мои руки в свои. У нее были теплые ладони. – Но если ты хочешь родить этого ребенка, что ж, тогда ты становишься нашей семьей. Заодно узнаешь, что мы за семья. Джоффре импотент. Ему нравится просто наблюдать.
– А Чезаре?
– Думаю, другие ее любовники ничего не подозревали. Что касается Чезаре, то ему лишь бы сцена – он все исполнит.
Я высвободила руки из ее ладоней.
– Я знаю, чего ты пытаешься добиться, Анджела, но это не сработает. Мне наплевать на то, что было. Я его люблю. Мой ребенок – частичка Чезаре. И я не позволю тебе убить его. – Я попыталась подняться, но подруга положила голову мне на колени, прижав к пуфику. Ее руки обняли меня за талию, и я почувствовала сквозь слои одежды, как она трясется от смеха.
– А у тебя уже округлился животик, – произнесла она, садясь на пятки. – Придется во всем признаться Лукреции. Лучше раньше, чем позже.
– Полагаешь, она меньше рассердится, если узнает, что это от Чезаре?
– Не уверена, – вздохнула Анджела, опуская голову. В эту секунду она стала так похожа на Чезаре, что у меня перехватило дыхание.Я хотела рассказать обо всем донне Лукреции на следующий день, в праздник святого Стефана, но она поднялась очень поздно и только для того, чтобы принять гонца от брата. Бедняга с трудом преодолел метель и привез секретные депеши герцогу, дону Альфонсо, Ипполито и записку мадонне – совсем краткую, холодную. Сидя в подушках, завернутая в меха, потягивая горячую
– Что-то тревожно на душе, – призналась она. – Не оставляй меня одну.
Я подошла к ней и остановилась, спрятав руки в рукава для тепла, упершись ими в маленький живот и чувствуя ладонями увеличившуюся грудь. Она прочитала послание вслух.Досточтимая дама, – начала она, сделала глоток и недовольно поморщилась, что напиток оказался таким резким, – и любимая сестра, мы хотим сообщить тебе, что сегодня утром, в праздник Рождества, мы казнили Рамиро де Лоркуа, бывшего правителя Романьи, за преступную растрату.
Мадонна охнула.
– Рамиро? Даже не помню, сколько лет Рамиро был его соратником… Дольше, чем Микелотто. Невероятно.
Рамиро, подумала я, тот самый Рамиро, о котором он с любовью упоминал всего несколько недель назад, описывая происшествие с крылатой ящерицей. Мадонна продолжала читать, в ее тоне звучали сомнения и страх.
В День святого Стефана мы отправимся в Сенигаллию, чтобы принять капитуляцию, и мы просим, чтобы ты молилась о нашем благополучном путешествии.
Твой преданный брат, который любит тебя, как себя. Цезарь Валентинус. Написано в Чезене 25 декабря 1502 года от Рождества Христова .
Письмо было написано рукой доверенного секретаря Чезаре, Агапито Джеральдини, с его второй подписью.
– Молилась? – переспросила донна Лукреция, хмуро глядя на меня. – С каких пор Чезаре просит молиться? – Она передернула плечами. – Пошли к моему мужу узнать, не согласится ли он повидаться. Затем возвращайся. Поможешь мне одеться. И позовешь далматинку. Где Анджела?
– Я приведу ее немедленно, мадонна. – Анджела, насколько я знала, ждала в нашей комнате новостей о моей встрече с мадонной.
– И знаешь, Виоланта, нам, наверное, все-таки следует помолиться…
– Да, мадонна.
До конца этого дня и почти весь следующий день придворные дамы были предоставлены самим себе, а мадонна обсуждала с мужем и его семейством письма Чезаре. Хотя мы проводили время в основном в Камера-даль-Поццоло, где стояли наши маленькие ткацкие станки и вышивальные рамки, а также где мы хранили сборники стихов, ноты песен и пару старых лютней, даже туда проникало нервное возбуждение, охватившее дворец. Заслышав голоса в саду или топот копыт во дворе, кто-нибудь мчался к окну или выбегал на лестничную площадку, чтобы посмотреть и послушать. На второй день нас навестил безутешный Строцци, и хотя он изо всех сил старался развлечь нас стихами, шутками и болтовней с шутами мадонны, даже уроженки Феррары, для которых Чезаре был всего лишь именем, холодным дуновением ветра, призраком в образе рыцаря-госпитальера, оставались серьезными и рассеянными.
Я пыталась молиться, но молитва возвращалась ко мне бесполезным эхом. Какому богу могла молиться я, новообращенная, которой предстояло просить небеса за неверующего? И вообще, что он подразумевал своей просьбой? Вероятно, это был своеобразный шифр? Если так, то даже мадонна его не поняла. Или произошло нечто ужасное, напугавшее Чезаре так, что он ударился в религию? Неужели фортуна отвернулась от него? Он погиб? Наверняка я бы почувствовала это теперь, когда во мне растет его семя.
А потом это случилось. Знак свыше. Я уронила клубок пряжи, который наматывала с Фидельмой, а когда наклонилась, чтобы поднять, бросила взгляд на крошечного льва в рисунке ковра под стулом. Сан-Лео. Все это началось с восстания в Сан-Лео. Я заставила себя вспомнить, как Микелотто грубо прервал мое свидание с его господином. Что он тогда сказал? Что привез оценку фортификационных сооружений Сан-Лео, которую сделал Леонардо. Чезаре просил своего инженера тщательно все изучить. Словно уже тогда знал, словно уже тогда что-то затевал.
Я передала моток какой-то даме, сославшись на зов природы. Анджела многозначительно посмотрела на меня: частая потребность мочиться, по ее заверениям, являлась верным признаком беременности. Тихо прикрыв за собою дверь, я стремглав бросилась во дворец, где располагались покои герцога. Прежде я там никогда не бывала. Но пока я стояла у дверей, ожидая, когда привратник выяснит, примет ли меня донна Лукреция, я совсем не нервничала, поглощенная лишь отчаянным желанием успокоить мадонну, что ее брат вне опасности.
Из-за дверей доносились голоса, в основном мужские, редко прерываемые тоненьким голоском мадонны, но слов я не могла разобрать. Внезапно зашелся лаем Фонси, зарычала какая-то гончая, затем раздался сдержанный смех. Одна из экзотических кошек герцога стрелой вылетела из отверстия внизу двери, распушив хвост. Я услышала голос лакея, в ответ герцог недовольно пробурчал что-то, и лакей двинулся обратно к двери. Я сделала глубокий вдох, расправила плечи и шагнула в комнату.
Охотничьи сцены на гобеленах, казалось, ожили при свете очага и множества свечей в медных подсвечниках: травля оленей собаками, охотничьи копья, засаженные в бока пятнистого кабана. Все Эсте вместе с донной Лукрецией собрались вокруг глубокого камина. Ферранте и дон Альфонсо расположились на скамье со спинкой, Джулио устроился на полу, держа на коленях спаниеля, а донна Лукреция сидела на низком складном стуле. Сигизмондо отсутствовал. Когда я подошла к семейной группе, герцог наклонился вперед в своем кресле, сжав и без того узкие губы и сверля меня змеиными глазками. В правой руке он держал маленький серебряный молоточек, какими колют орехи, и ритмично постукивал им по ладони. Он меня привечает, твердила я себе, приближаясь; он часто проявлял свое расположение.
– Хочешь что-то сказать герцогине? – спросил герцог.
Донна Лукреция обернулась ко мне, и я заметила на ее щеках лихорадочные пятна, что свидетельствовало о том, как она сердита, хотя внешне оставалась спокойной. Я растерялась.
– Можешь говорить в присутствии моей семьи, – произнесла мадонна, едва заметно придвигаясь к дону Альфонсо.
На ее губах играла слабая таинственная улыбка, я перевела взгляд на лица всех Эсте, которые были выжидательно повернуты ко мне. Дон Альфонсо смотрел на меня маленькими голубыми глазками, налитыми кровью, взгляд дона Джулио был открыт и приветлив, а фиалковые глаза напоминали цветом летнее вечернее небо. Как я могла говорить перед ними, когда они до сих пор возмущены, хоть и скрывают это, тем, как Чезаре обошелся с герцогом и герцогиней Урбино? Но чем оправдать мое вторжение?