Грехи дома Борджа
Шрифт:
Строцци рассмеялся, ударив себя по ноге, и поморщился, попав кольцом по больному колену.
– Вы мне нравитесь, Виоланта, очень нравитесь. Но сейчас я должен лишить себя вашего общества, поскольку есть один человек, мечтающий с вами познакомиться.
Сердце тревожно забилось. Я подумала, что это он, что со мной просто играют шутку. Я подняла голову, ожидая увидеть высокую фигуру в черном, с маской на лице, украшенной перьями и блестками, с белозубой улыбкой и бородой цвета крови и солнца. Но увидела я мужчину средних лет, крепкого сложения, широкоплечего и приземистого, типичного выходца из Падано. На нем была богатая одежда, строгий синий
– Монна Виоланта, позвольте мне представить сира Таддео ди Оккьобелло.
Я протянула руку. Таддео ди Оккьобелло склонился над ней. Глаза у него не отличались выразительностью: маленькие, острые, цвета незрелого каштана. Пожалуй, он был ровесником моего отца. Я сразу сообразила, почему он так жаждал познакомиться со мной, и вся сжалась. Язык прилип к пересохшему небу; казалось, губы треснут, если я улыбнусь. Рука в ладони сира Таддео превратилась в зимний лист – сухой и холодный. Я поискала Строцци в надежде, что какая-нибудь его острота поможет мне преодолеть этот невероятный барьер, но он растворился в толпе, собравшейся вокруг танцующих. Среди них под всеобщее восхищение и даже аплодисменты тех, кто оставил всякую сдержанность на дне сосуда с вином, выделялись Джулио и Анджела.
– Разве они не прекрасны? – не удержалась я, попавшая в плен, как и все остальные, их страсти.
Они танцевали так близко, что Анджела, казалось, парит в самом центре ажурного огненного круга, который описывал факел в руке Джулио. Она двигалась, как само пламя, легко, воздушно, идеально сливаясь с музыкой. Не слышно было шагов, и создавалось впечатление, будто она вообще не касается пола. Потом их фигура закончилась, и Джулио, закружив Анджелу, оставил в толпе молодых женщин, галдящих в обществе своих дуэний, словно стая птиц за забором. Он передал факел Фидельме, и та, держа его прямо перед собой, затопала на своих больших плоских ступнях, а Джулио превратился в волну, омывающую утес. Только тогда я поняла, что перестала дышать, а расслабившись, почувствовала боль в плечах, напрягшихся словно для полета.
Я повернулась к сиру Таддео:
– Прошу прощения. Я очень люблю танцевать, но… подвернула лодыжку. Такая досада.
– Да я сам никудышный танцор, – усмехнулся он.
Я поймала на себе взгляд донны Лукреции с противоположного конца зала. Интересно, кто еще за мной наблюдал? У Чезаре повсюду имелись свои шпионы. Вероятно, донна Лукреция ничего не написала ему обо мне, потому что не было необходимости. Возможно, девушка, способная сосчитать до четырех, в обязанности которой входило пополнять запасы чистой ткани в моем одежном сундуке во время трудных дней, была у него на оплате. Очевидно, даже сир Таддео был шпионом Чезаре. Но я сделала свой выбор, когда влюбилась, и другого мужчины для меня не существовало.
– Несомненно, такому деловому человеку, как вы, приходится думать о гораздо более серьезных проблемах. – Я улыбнулась, и губы у меня не растрескались, хотя сердце, наверное, дало трещинку.
Он подхватил предложенную тему, рассказав, что на самом деле он занятой человек и делит все свое время между поместьем на берегах реки По, где выращивает виноград и разводит в прудах щук, и обязанностями секретаря старейшин, правящего совета Феррари, членом которого является его добрый приятель, сир Строцци. Кроме того, поспешил просветить меня сир Таддео, он вдовец с тремя взрослыми детьми – дочерью двадцати лет и двумя младшими сыновьями. Самый
Сир Таддео был идеален во всех отношениях. Он мог дать мне хорошее имя и удобный дом. С двумя взрослыми сыновьями и дочерью-невестой, он не стал бы досаждать мне просьбами о наследнике, зато был бы доволен любому приданому, выделенному мадонной, которое могло бы перейти к его собственной дочери. Несомненно и то, что предоставление крыши над головой внуку понтифика никоим образом не помешало бы церковным амбициям его младшего сына. Что касается моего возлюбленного, Оккьобелло смотрел бы на все сквозь пальцы, если не хотел остаться с носом. Я улыбалась и кивала, и донна Лукреция отвернулась, успокоенная, и стала наблюдать, как мужчины исполняют гальярду.
После гальярды, перед ужином, Строцци объявил второе интермеццо. Сир Таддео замолчал, и мы принялись ждать. У меня заурчало в животе. Я понадеялась, что сир Таддео не обратит внимания. Неутолимый голод моего возлюбленного, казалось, рос во мне вместе с его ребенком. Мы полагали, что сейчас появится хор или музыканты начнут пересаживаться, освобождая место виртуозам, или выйдут актеры, или вывезут какую-нибудь хитроумную машину, которая представит вращение небесных тел, или Леда превратится в лебедя. Ничего подобного. На середину круга, тихо переступая мягкими туфлями по натертому полу, вышел лишь маленький человечек, одетый, как школяр, во все черное.
По залу прокатился рокот возбуждения. Бембо. Это Бембо. Это Бембо? Вопросы и утвердительные ответы, словно эхо танцевальных шагов под музыку. Строцци заковылял в центр круга зрителей и поднял руку, призывая к тишине.
– Дорогие друзья, – начал он, – для меня чрезвычайная честь представить сира Пьетро Бембо, прекраснейшего поэта. Много месяцев сир Пьетро провел затворником, находясь в гостях у меня и у его милости. – Строцци поклонился в сторону герцога Эрколе. – Он работал над своими диалектными стихами о любви, которые озаглавил «Азоланские беседы». И вот наконец он заверил меня, что отрывки этого произведения можно вынести на публику, и любезно согласился устроить для нас декламацию.
Мы аплодировали, пока Строцци шел, хромая, к донне Лукреции и усаживался рядом, а Бембо прокашливался, худой и бледный. Хорошо, подумала я, пусть Бембо и великий поэт, все равно это маленький человечек с тихим голосом. Его декламация даст мне время обдумать ситуацию и не отвлекаться на музыку, танцы или механические изобретения. Я знала, что как только донна Лукреция позовет нас готовить ее ко сну, она сразу поинтересуется моим мнением о сире Таддео и я должна найти способ, как показать свою благодарность за ее выбор. Мне хотелось поговорить с Анджелой, отрепетировать с ней подходящие выражения.
Я поискала ее среди зрителей Бембо. Поэта освещали высокие канделябры, слепившие меня своими крошечными огоньками, отражавшимися многократно, почти до бесконечности, в зеркалах, кубках и драгоценностях, но в конце концов я увидела подругу. Она по-прежнему стояла среди женщин, где ее оставил Джулио после их танца с факелом, но теперь он снова подошел к ней и остановился за ее спиной. Голова Анджелы, казалось, отдыхала у него на плече. Она стояла, вытянув шею, полуоткрыв губы, так и не донеся до них серебряную чашу с пуншем. Анджела замерла, как замерзший фонтан во дворе дома Строцци, даже не мигала, почти не дышала, все ее внимание было поглощено поэтом.