Хроники черной луны
Шрифт:
– Там масло. Этого будет достаточно.
– Дело твое. Теперь отойди подальше и не мешай.
Он отошел, опираясь на узловатую палку. Я же перенес ведро ближе к трупу и опустился рядом с ним на колени. От запаха кружилась голова, и жутко тошнило, но я сдерживался. Намочив заранее приготовленную тряпку в ведре с раствором редония, я от головы начал обмывать труп. Священный редоний смоет все грехи, и Талей примут умершего к себе. Обычные люди в это верят и этого достаточно. Я обтер голову, перешел к груди и рукам. Потом запел. Слова погребальной песни шли сами, мертвый язык первых жрецов резал слух и горло. Смысл песни давно
Напоследок обтерев ступни, я встал, отошел подальше и освободил желудок. Стало легче. От смеси редония и соли руки пылали огнем. Кое-как обтерев их о подол туники, я подошел к старику. В его глазах горел благоговейный восторг.
– Все. Я закончил. Разжигай огонь. Если гореть будет плохо - я не смог помочь твоему племяннику. Грехи его слишком тяжелы. Если разгорится хорошо – лунные боги услышали мои молитвы и забрали душу усопшего к себе. Поторопись.
Он молча подхватил кувшин с маслом. Облил и тело, и одеяло. Потом достал огниво и высек искру. Приготовленные пучки сухой травы занялись сразу. Потом загорелось одеяло. Когда огонь дошел до тела - полыхнуло. Огонь как голодный зверь накинулся на сдобренную маслом пищу. Труп сгорел в мгновение ока. На это и было рассчитано. Чем больше эффекта - тем крепче вера. Даже гранитный валун, натертый редониевой пылью, сгорит как последняя деревяшка. Полезное на практике свойство. Жрецы отнюдь не глупцы. Ничто не привлекает золотые монеты лучше, чем чудо.
Лицо старика светилось счастьем. Он упал на колени передо мной.
– Спасибо. Спасибо! – Я наклонился и, подхватив за локти, помог подняться.
– Не надо благодарить. Я сделал лишь то, что умею.
Я ушел в шатер. На пороге выбросил грязную одежду, вымыл руки и тяжело упал на постель, забывшись тяжелым сном. В нос упорно пробивались запахи гниения и сгоревшей плоти.
Посреди ночи под одеяло скользнуло хрупкое обнаженное тело. Протестовать не было сил. О сексе не могло быть и речи, я слишком устал. Да и остатки совести взвились в протесте. Но и быть одному не хотелось. Девочка, чувствуя мое состояние, ни на чем не настаивала.
Я проснулся в темноте. Инга уютно сопела, уткнувшись в плечо. Света хватило, чтобы рассмотреть вздернутый, усыпанный веснушками носик, коротко остриженные волосы, по детски пухлые губы. Я улыбнулся. Тихонько сняв с груди ее руку, встал. Сквозь неплотно прикрытый полог пробивались красные отблески. Накинув плащ, вышел.
Старик сидел на подушках перед большим костром. Он, не мигая, смотрел в огонь. Из-за серой загрубевшей кожи могло показаться, что это не живой человек, а каменный истукан. Я подошел и сел рядом. Вытянул руки вперед, наслаждаясь теплом. Ночи в пустыне непривычно холодные. Костер потрескивал и изредка высыпал в небо букет искр. Где-то за дюной медленно просыпался лагерь.
– Ты спал, торговец?
– Я уже много лет не сплю, жрец. Боюсь не проснуться.
– Логично. Знаешь, хотел задать тебе вопрос. Ты мудрый человек, и наверняка знаешь ответ.
– Какой вопрос, жрец? В чем смысл жизни?
– Нет, но близко. Стоит ли жить ради мести?
Он долго молчал. Потом повернул ко мне голову.
– Странный ты человек. И задал странный и сложный вопрос. Но я знаю на него ответ.
– И каков он?
– Месть стоит того чтобы жить.
– Спасибо.
Мы опять уставились в огонь.
Глава 27
Урсус раскинулся по берегам скалистой бухты словно нищий, нашедший в пыли золотую монету. С десяток узеньких улочек ручейками грохотали, ломались к воде, к длинным каменным, изъеденным временем пирсам. Кое-где между домами пробивались высокие башни местных богачей. Наверно очень приятно сидеть вечерком на открытой верхней площадке, попивать теплый травяной настой и смотреть, как галеры уходят на ночевку в открытое море.
Когда торговцы привели меня к стоящим на берегу моря воротам, я не поверил, что это известный во всей империи приграничный город. Два вырубленных из гранита столба и одна покосившаяся, скрипящая на ветру створка. Я решил пустынники посмеялись надо мной - пришлось пройти под каменной балкой до обрыва и заглянуть вниз. Сразу у ног начиналась широкая лестница, чем ближе к морю, тем больше обраставшая двух-трех этажными нарывами домов. Город притулился на узких террасах, на торчащих далеко в пропасть уступах, на искусственных хлипких деревянных площадках с прогнившими деревянными перильцами, и не менее прогнившими подпорками. Казалось, брось сверху камень покрупнее, и лавина сметет хлипкие домишки в беснующуюся далеко внизу пену. На берегу останутся лишь осыпающиеся башни, как гнилые огрызки зубов в пустом рту старика.
Я не собирался задерживаться в этом приюте помешанных на высоте людей. В первый же вечер я обошел все припортовые курманы, угощал выпивкой несколько десятков капитанов - но тщетно. Никто не хотел брать меня на борт. Разглядев под капюшоном выпирающее из головы кольцо, люди отворачивались, отказывались от выпивки, не хотели разговаривать. Один из них сжалился и рассказал в чем причина. По какому-то древнему преданию брать на борт жрецов категорически воспрещалось. Выйдя из порта Урсуса такой корабль уже никогда не вернется. Утонет, потеряется, нарвётся на бессердечных пиратов, будет съеден морскими чудовищами - список потенциальных несчастий был бесконечен. Кто и когда придумал эту сказку – никто не знал. Да и в всерьез к ней похоже не относились. Но и проверять суеверие на себе никто не желали. Мне осталось лишь скрипеть зубами от злости.
Дни ползли как пришибленная жарой муха, я сходил с ума. Была возможность пойти в местный храм и попросить помощи. Там пришлось бы объяснять кто я, откуда пришел, врать, угрожать, выпрашивать. Но в результате мне бы все равно предложили дождаться, когда пойдет караван. Снаряжать его ради одного меня никто не будет. А до ближайшего еще месяца три, если повезет. С кораблем храм бы мне тоже не смог помочь. Даже заручившись поддержкой старшего жреца, я не смог бы приказать взять себя на борт ни одному капитану.
Однажды, уже абсолютно отчаявшись, я сидел на перилах лестницы ведущей к набережной и бросал мелкие медные монеты в пропасть, в бьющуюся о камни зеленоватую воду. Отсюда вся гавань была как на ладони. Рядом подсел крепко подвыпивший, пропахший потом оборванец. Не обращая на него внимания, я опять бросил монетку. Его рука рассерженной змеей вылетела вперед и подхватила блестящий кружок над самым обрывом.
– Зачем деньгами бросаешься, лишние водятся? – При каждом слове он утробно хрюкал. Это не прибавляло привлекательности и так не слишком приятному виду.