Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг
Шрифт:
заключается в том, что и Нелидова, которую великая княгиня подозревала в дурном
влиянии на мужа, как выяснил тот же Шумигорский, не хуже ее понимала опасность,
грозящую Павлу, и пыталась примирить его с матерью255.
Словом, и на этот раз Екатерину ждало горькое разочарование. Невестка не только
отказалась скрепить своей подписью предъявленный документ, но и не скрыла своего
негодования.
Оставалось последнее: обратиться непосредственно к Александру. Решиться на
подобную
состояние, в которое повергла ее неудачная помолвка шведского короля.
3
16 сентября, во вторник, всего через пять дней после того, как Густав не явился в
Зимний дворец, Екатерина пригласила к себе Александра. На этот раз было не до
экивоков. Глядя внуку прямо в глаза, она предельно ясно и, как ей казалось, логично,
разъяснила необходимость задуманного переворота.
254 Е.С. Шумигорский «Императрица Мария Федоровна», СПб, 1898 г., стр. 403, примечания.
255 Е.С. Шумигорский «Императрица Мария Федоровна», СПб, 1898 г., стр.59, примечания
— Я не могу быть безучастной к тому, в какие руки попадет империя после моей
смерти. Не желаю и не могу допустить, чтобы из России сделали страну, зависящую от
воли Пруссии, — говорила Екатерина. Красные пятна, проступившие на ее щеках,
выдавали огромное внутреннее волнение.
На глазах Александра выступили слезы.
— Я знаю, как мучительно для вас то, о чем я говорю, — продолжала императрица,
— но вы уже взрослый человек и должны понять горькую необходимость моих
требований. Поддержать меня — ваша священная обязанность перед Россией.
— А что будет с батюшкой?—– наконец выдавил из себя Александр.
— Это уже не ваша забота, я все беру на себя. Возможно, какое-то время, пока не
охолонет, придется пожить вдали от Петербурга.
— Я подумаю, — еле слышно произнес Александр.
Дни, последовавшие за этим разговором, были наполнены для него горькими и
мучительными раздумьями.
24 сентября секретарь подал Екатерине запечатанный конверт.
«Ваше императорское величество, - писал Александр, - я никогда не буду в
состоянии достаточно выразить свою благодарность за то доверие, которым Ваше
величество соблаговолили почтить меня, и за ту доброту, с которой изволили дать
собственноручное пояснение к остальным бумагам. Я надеюсь, что Ваше величество, судя
по усердию моему заслужить неоцененное благоволение Ваше, убедитесь, что я вполне
чувствую все значение оказанной милости. Действительно, даже
состоянии оплатить за все то, что Вы соблаговолили уже и еще желаете сделать для
меня. Эти бумаги с полной очевидностью подтверждают все соображения, которые
Вашему величеству благоугодно было недавно сообщить мне, и которые, если мне
позволено будет высказать это, как нельзя более справедливы. Еще раз повергая к стопам
Вашего императорского величества чувства моей живейшей благодарности, осмеливаюсь
быть с глубочайшим благоговением и самою неизменною преданностью.
Вашего императорского величества всенижайший, всепокорнейший подданный и
внук
Александр»
Двусмысленность выражений этого письма, обнаруженного после смерти
Екатерины в бумагах Платона Зубова, скорее всего, и уберегла его от массового
уничтожения, которому подверглись документы конца екатерининского царствования при
Павле.
Страшная тяжесть легла в эти дни на плечи Александра. Тайные замыслы
Екатерины неведомым образом докатывались до Москвы, где еще весной 1796 года
императрицу ожидали для «сложения короны и отдания оной наследнику, ею
назначенному», и даже до далекой Тулы, где славный Андрей Тимофеевич Болотов
записал в свой дневник: «Слухи о несогласии в Петербурге: что великий князь Александр
Павлович формально и почти на коленях от наследства отказался и что императрица за то
на него гневается».
По этой записи можно представить, как широко обсуждалось дело с
престолонаследием. Вся страна пересказывала тайны Зимнего дворца и, что самое важное,
«народ во мнении своем содрогался от одного помышления о том, что законный порядок
вещей будет нарушен».
Вряд ли стоит сомневаться в том, что Александр если и не знал, то угадывал мнение
народное. Еще 10 мая 1796 года он признавался в письме к своему другу В.П. Кочубею: «Я
сознаю, что не рожден для того высокого сана, который ношу теперь, и еще менее для
предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или иным
образом». Осенью же 1796 года от него слышали такие высказывания:
«Если верно, что хотят посягнуть на права моего отца, то я сумею уклониться