Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг

Стегний Петр Владимирович

Орлов устроился в Гатчине по-царски. Дворец его был построен по проекту

знаменитого Ринальди. Особую величавость этому обширному зданию, сооруженному из

желтоватого известняка, придавали четыре башни по углам и бельведер в центре

главного фасада с громоотводом, который был устроен знаменитым Эйлером. С

боковыми

флигелями и службами дворец соединялся стройной колоннадой. К заднему

фасаду примыкал регулярный английский сад, устроенный лучшими мастерами садового

искусства, приглашенными из Англии. На лесных островках, расположенных в

бесчисленных заливах и извилистых рукавах Ижоры, они устроили высокие ротонды и

стройные павильоны на массивных мраморных столбах, называвшиеся в духе входившего

в моду сентиментализма Островами и Храмами любви. Здесь же высился стройный

Чесменский обелиск, воздвигнутый Орловым в память великой победы, одержанной его

братом над турецким флотом.

В отделке внутренней части дворца чувствовалась заботливая рука Екатерины.

Множество старинных бюстов, барельефов, огромная библиотека, делали честь

гатчинскому помещику, как называли Орлова. В Чесменской галерее взор останавливали

большие полотна живописца Геккера, изображавшие знаменитое сражение между русским

и турецким флотами.

Обосновавшись в Гатчине, Павел принялся тотчас же перестраивать и

переделывать все на свой лад. Перед дворцом был устроен обширный плац, засыпанный

гравием. Каждое утро великий князь принимал здесь вахтпарады гатчинского гарнизона. С

внешней стороны плац ограничивал кронверк, укрепленный массивными гранитными

глыбами, и ров, через который были перекинуты два каменных мостика. Архитектор

Бренна, приглашенный для перестройки дворца, нарастил башню и удлинил галерею в

соответствии с рыцарско-романтическим вкусом нового владельца.

В Гатчине Павел провел самые тяжелые годы своей жизни. Часами сидел он в

своем овальном кабинете, погруженный в чтение Библии, в особенности Псалмов и

Пророков. Особенно трогали его истории о древних израильских царях, несправедливо

отрешенных от престола, об обиженных и коварно обманутых героях. Предаваясь

тяжелым размышлениям о прошедшем, настоящем и будущем, «русский Гамлет» с все

возраставшим нетерпением ожидал минуты воцарения, опасаясь ежедневно, чтобы власть

не ускользнула из его рук.

К середине 80-х годов дремавшее

в его душе подозрение в том, что мать собирается

отрешить его от престола, превратились в уверенность. Собираясь зимой 1788 года в

финляндский поход, он составил завещательное письмо и оставил его жене, великой

княгине Марии Федоровне. Этот редкий по откровенности документ приоткрывает завесу

над тем, что творилось в душе Павла Петровича. Находясь во власти тяжелых

предчувствий, вызванных преувеличением опасностей, которые ждали его в Финляндии,

он (как в 1781 году Панину) поручил жене на случай внезапной кончины Екатерины

«собрать при себе в одно место весь собственный кабинет и бумаги государыни,

запечатать их государственной печатью, приставить надежную стражу и сказать волю

мою, чтобы наложенные печати оставались в целости до моего возвращения. Буде бы в

руках правительства или какого-нибудь частного человека остались мне неизвестные

какие бы то ни было повеления, указы или распоряжения, в свет не изданные, оным до

моего возвращения остаться не только без всякого и малейшего действия, но и в той же

непроницаемой тайне, в какой по тот час сохранялись».

Впрочем, предусмотрительность, проявленная Павлом, оказалась напрасной.

Пребывание его в действующей армии было, как известно, недолгим. В Финляндии Павел

чувствовал себя таким же лишним и ненужным человеком, как и в Петербурге. Это

окончательно надломило его. Обида несносная коверкала душу, затмевала разум.

Возвращенный из армии строгим приказом Екатерины, Павел зажил в Гатчине

анахоретом. Почитая себя несправедливо отстраненным от государственных дел, он не

стеснялся отныне открыто критиковать действия Екатерины. Слова его, нередко в

искаженном и преувеличенном виде немедленно становились известными, благодаря

стараниям находившемуся при малом дворе множеству штатных и добровольных шпионов

и наушников. При большом дворе Павел появлялся теперь чрезвычайно редко, приезжая в

Петербург только на зиму — к Екатерининому дню — 24 ноября. Когда, обычно в начале

февраля, он покидал столицу, все, начиная с камер-лакеев и кончая императрицей,

вздыхали с облегчением.

Особенно пагубными оказались 90-е годы. Французская революция перевернула

весь склад мышления и психики Павла. Не понимая ни логики, ни смысла происходившей

на его глазах грандиозной ломки мира, он принялся строить в Гатчине модель новой

России, в которой не было места либерализму, гнилой распущенности екатерининского

двора.

Примером служила Пруссия, казавшаяся Павлу единственным оставшимся в Европе