Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг

Стегний Петр Владимирович

доносилось ни звука. Подергал за ручку, приналег плечом — дверь не поддавалась.

Кликнул на помощь Марию Саввишну, Тюльпина и Ивана Чернова, тоже камердинера.

Поднажали всем миром — и дверь тихо, как бы нехотя приотворилась. В темном

полумраке коридора они увидели императрицу, сидящей на полу. Спина ее была

прислонена к стене, а неестественно вывернутая нога упиралась в дверь.

Перекусихина страшно закричала. Зотов, упав на колени подле государыни,

приподнял

ее бессильно склонившуюся на грудь голову. Глаза Екатерины были закрыты,

цвет лица багровый, дыхание вырывалось из горла с резким хрипом. Попытались было,

толкаясь и мешая друг другу, приподнять тело императрицы, но не смогли из-за

необыкновенной его тяжести. Понадобилось шесть человек комнатной прислуги, чтобы

перенести Екатерину в спальную комнату. Однако, как ни старались, поднять Екатерину на

кровать — не смогли. Устроили на полу, на сафьяновом матраце. Здесь она и пролежала в

течение тридцати семи долгих часов начавшейся агонии.

Тотчас послали за докторами и за князем Зубовым. Зубов, как вспоминает

Ростопчин, оставивший описание последнего дня жизни Екатерины, по близости его

апартаментов прибежал первым, первым же и потерял рассудок. Простоволосый, в

шелковом шлафроке, распахнутом на груди, он метался по комнате, мешая всем.

Дежурный лекарь, стоявший на коленях у одра императрицы, просил позволения пустить

ей кровь. Зубов замахал руками и визгливо закричал:

— Извольте ждать Роджерсона!

Несмотря на мольбы Перекусихиной и Зотова, он так и не дал лекарю пустить в ход

свой ланцет.

Прошел час, прежде чем появились доктора. Первым приехал Роджерсон.

Присев у изголовья простертой на полу Екатерины, лейб-медик дотронулся

кончиками своих длинных сухих пальцев до покрытого испариной лба, приподнял веко,

глянул на пожелтевший, с синевато-розовыми прожилками глаз, и приказал подать ланцет,

таз и жгут. Кровь, черная и густая, медленно потекла из отворенной вены. По приказанию

лейб-медика Екатерине всыпали в рот рвотных порошков, поставили шпанские мушки, но

облегчения не последовало.

Отозвав Зубова в угол комнаты, Роджерсон прошептал:

— Готовьтесь к худшему, князь, надежды нет, удар последовал в голову.

Глаза Зубова остекленели.

Немедленно послали за отцом Саввою, духовником Ее величества, «чтобы он

исполнил над Ней обязанности своего служения; но так как не было никакой возможности

приобщить Ее Святых тайн по причины пены, которая выходила изо рта, то упомянутый

отец Савва ограничился чтением отходных молитв», — сообщает «Запись о кончине

Высочайшей,

могущественнейшей и славнейшей государыни Екатерины II, императрицы

Российской», сохранившаяся в архиве канцелярии церемониальных дел.

Между тем за пределами опочивальни начались шевеления. Тихо, как мыши, в

комнате заседаний Государственного совета собрались братья Зубовы, Безбородко,

Салтыков, генерал-прокурор Самойлов, Алексей Орлов и митрополит Гавриил.

За плотно притворенными дверями решалась судьба империи.

Можно лишь предполагать, о чем шла речь на этом совещании. Достоверно

известно одно: первым немедленно уведомить Павла о случившемся предложил Алексей

Григорьевич Орлов-Чесменский.

Вскоре по парадной лестнице резво сбежал брат князя Зубова граф Николай

Александрович в медвежьей шубе, накинутой поверх генеральского мундира. Рванув на

себя дверцу придворного экипажа, он крикнул:

— Гони в Гатчину! — И из-под взвизгнувших полозьев взметнулось бриллиантовое

крошево чистого первого снега.

Д е й с т в о в т о р о е

Тихое правление Екатерины становилось в тягость,

многие желали бури, чтобы испытать прочность своих кораблей.

Ф. Ростопчин, 9 ноября 1796 года

1

Гатчину, бывшее имение Григория Орлова, Екатерина подарила Павлу в августе

1783 года по случаю появления на свет великой княжны Александры Павловны. При

дворе, правда, поговаривали, что Гатчинская мыза была отдана Павлу не без скрытого

умысла. Павловск, другое загородное владение великокняжеской четы, был расположен

совсем рядом с Царским Селом. После заграничной поездки, открывшей для широкой

публики всю степень неприязни, которую питал Павел и к матери, и к порядкам,

заведенным ею на Руси, жить по соседству с ним сделалось для Екатерины тягостным.

Когда двор жил в Царском, Monsieur et Madame Secondat могли нагрянуть в любой момент.

Из Гатчины же, находившейся на отшибе, ездить в Царское Село каждый день, даже для

Марии Федоровны, скучавшей по сыновьям, было не по силам. Общение малого двора с

большим поневоле сократилось.

Павел, и сам тяготившийся необходимостью регулярных поездок к матери, был рад

подарку. Он полюбил Гатчину с ее живописными окрестностями, лесами и перелесками,

раскинувшимися на округлых пригорках по берегам речки Теплой, притока Ижоры. Здесь,

в сельской тиши, где в глади озер отражались северные ели, как бы бродил дух Руссо,

которого Григорий Орлов в одно время приглашал поселиться в Гатчине.