i 166602c1f3223913
Шрифт:
осколки снарядов. Едка успели люди выбраться из окопа, как начала
стрелять австрийская артиллерия. Слышно было, как кто то кричал в
полевой телефон:
– Заградительный огонь! Шрапнелью!
Военная техника оказалась во всех отношениях совершенна: кому мало было
для воодушевления одного рома, тому помогала своя же артиллерия, расстреливавшая отстающих.
Швейк был увлечен общим потоком. В несколько секунд наступавшие
пробежали небольшое
окопов. Но последние оказались уже пустыми. Кроме валявшихся повсюду
убитых и раненых, здесь не было ни одного неприятельского солдата – все
успели во время убежать.
– Не задерживаться! Вперед! Вперед! – кричали офицеры. Атакующие
перемахнули через окоп и помчались дальше в темноту. Швейк остался один
среди раненых.
– Что, ребята, досталось вам, на орехи? – участливо промолвил он, вливая
им в рот немного воды из своей фляги. – Что ж вы раньше то не удрали?
Ведь с нашей пехотой, знаете, шутки плохи. Да что солдаты – даже я
штатский человек, если он пьян, часто бывает способен причинить другому
тяжкое телесное повреждение. Вскоре солдаты вернулись обратно; русские, воспользовавшись темнотою, исчезли, словно в воду канули, и солдаты, вытаскивая убитых и раненых из окопов и передавая их санитарам, ругались: – Чорт возьми, этак, значит, завтра с утра нам опять придется за ними
гнаться! Теперь они, пожалуй, до самой Москвы не остановятся. Говорят, германцы уже в Варшаве. Пожалуй, если мы каждый день будем их так
колошматить, как сегодня, то скоро им капут.
– А много ли их еще осталось, камрад? – спросил Швейк. – Хорошо было бы
распределить их поровну на все время, сколько будет еще продолжаться
война. На каждый день по определенной порции. Потому что нехорошо
сожрать все разом. Вот в Млада Болеслави в сберегательной кассе служил
кассир, некто Вильд, так тот тоже не сразу, а медленно, раз за разом
крал из кассы, чтобы заметно не было. И ведь все ж таки, хоть он и
помалу брал каждый день, обчистил кассу до последнего грошика. Или вот
еще господин Дрозд в католической сберегательной кассе при общине св.
Венцеслава, о которой так, много писали в газетах; он тоже крал, потихоньку и осторожно, так что даже и сам св. Венцеслав ничего не
заметил, пока касса не опустела. Словом, не надо разевать рот сразу, если даже хочется проглотить весь мир, потому что таким образом немало
народу вывихнуло себе челюсть. Мирное царствование его императорского
величества продолжалось пятьдесят лет, пока приготовились к войне. А
господин Дрозд
Какая то фигура протиснулась к нему и с возгласом: «Швейк, ты тоже еще
жив?» – бросилась ему в объятия.
– Да, да, это я, живехонек! – просиял Швейк. – А с тобой, Марек, вольнопер, тоже ничего не случилось? А я уж думал, что больше никогда
тебя не увижу, что тебя стащили уже в лазарет.
– Капитан Сагнер, так того санитары, действительно, унесли, – сказал кто
то рядом. – Он, говорят, контужен снарядом.
– Молчал бы уж, когда не знаешь! – перебил его другой. – Так таки
непременно уж и снарядом! Просто, у него есть пилюли, от которых человек
сразу лишается чувств; это ему дал наш врач. Я уже три раза видел его в
бою, и никогда то он не доходил дальше первого окопа. Он падает в
обморок и остается в таком состоянии до тех пор, пока не попадет в
тыловой госпиталь. Что ж, офицерам то живется неплохо, у них знакомства
среди врачей. А вот наш брат не попадет домой, пока не принесет на
перевязочный пункт подмышкой свою собственную голову.
А Марек добавил, наклонясь к самому уху Швейка: – Я уж тоже слышал об этих пилюлях… У меня, знаешь, нехватает духу
причинить себе какое нибудь увечье. А здесь раньше или позже человека
непременно убьют.
– Утро вечера мудренее, – солидно промолвил Швейк. – Я так полагаю, что
нам следовало бы теперь маленько соснуть. А что делается там, впереди?
Что вы там видели?
– Да ничего, – зевая, ответил Марек, – только три русских орудия да
несколько пулеметов. Мы их там так и оставили, потому что никому не
охота с ними возиться. Ужас, до чего мы устали!
Вольноопределяющийся поднял воротник шинели и моментально уснул. Швейк
еще минуту возился со своей трубочкой; а когда капрал приказал ему
заступить в караул, он молча взялся за винтовку, вылез из окопа и пошел
в том направлении, которое указал ему капрал.
Пройдя всего несколько шагов, он обо что то споткнулся и при свете
разгоревшейся трубочки взглянул на землю. Перед ним лежала чья то
оторванная нога в высоком сапоге, вместе с желудком и обрывком кишки, обвившейся вокруг голенища.
– Бедняга, – участливо пробормотал Швейк, – видно, придется тебе в два
приема являться на тот свет. Ну, по крайней мере хоть санитары с тобой
не мучились; хорошо, когда они не проклинают человека после смерти.
Он предложил солдату, которого он сменил, лечь спать, а сам пошел