i 166602c1f3223913
Шрифт:
разбойника, за всю жизнь столько денег не видывала. Так, значит, его, сокола моего ясного, душенька уже успокоилась? Он, знаете, благодетель
вы мой, перед тем как уехать, так меня отлупил, что у меня синяки на
спине и на руках и посегодня не зажили. Вот, поглядите!» И она сдернула
с себя кофточку и показала кассиру рубцы, которые остались после
мужниных побоев. Но тогда другие бабы подняли крик, чтобы она не смущала
кассира, потому что он может ошибиться
встала перед кассой на колени и стала умолять кассира дать ей триста
крон, а ее мужа пусть тоже убьют. Потом то оказалось, что это вовсе и не
жена, а некая Серинек, и получала пособие за некоего Франца Сланаржа, точильщика из Либеня; она была только его сожительницей, прижила от него
двоих детей, а он ее бросил и завел шуры муры с одной работницей
кирпичного завода в Прошеке. Может быть, твоя жена тоже…
Но тут Швейк должен был умолкнуть: высоко над их головами разорвалась
шрапнель, и по дороге заклубилась пыль от ударившихся о землю пуль. В
задних рядах один солдатик схватился за плечо, из которого хлынула
кровь, и бегом бросился назад.
– Повезло парнишке! – промолвил кто то позади Швейка. Но уже разорвалась
вторая шрапнель, и визг ее прорезал громкий, высокий голос поручика Лукаша: – Рота слушай! Цепью – наступай! Равнение – на первый взвод! Под
отчаянную ругань унтер офицеров, расталкивавших солдат направо и налево, рота начала делать перебежки. В третьем взводе фельдфебель злобно ткнул
солдата и рявкнул:
– Вперед… твою… Не знаешь, как цепью наступать? – Ей богу, не знаю, –плача, ответил солдат. – Я из ополченцев, две недели в роте, да и то
пролежал все время в околотке – грудью хвораю. Я не этого полка, я был в
42 м, а там меня только учили отвечать: «Шеф имперско королевского 42 го
пехотного полка есть эрцгерцог Фридрих Кумерлянский Брюхвильский
Лимбургский».
– Молчать! Иисус Мария, нам присылают детей, которым еще мамка нужна! –в отчаянии схватился за голову фельдфебель.
Стрелковая цепь развернулась. Солдаты, по недостатку обучения, не
знавшие, что им делать, глядели во все глаза на бывалых и на отделенных.
Шрапнель налетала с равными интервалами, высыпая, однако, град своих
пуль каждый раз позади наступающих. Поручик Лукаш, подпоручик Дуб и
кадет Биглер шли, повидимому, безбоязненно впереди, из чего опытные
солдаты сделали вывод:
– Значит, мы, ребята, идем только на поддержку, а впереди есть еще кто
нибудь. Потому что, как только дело станет серьезное, господа офицеры
смоются назад.
Цепь достигла луга, посреди которого протекал обрамленный
кустами ручей. Над головами загудел аэроплан, и поручик Лукаш скомандовал: – К кустам, и залегай! Живо, за прикрытия! Он будет бросать бомбы!
Большая птица стрекотала, описывая круги, где то высоко высоко в небе, затем повернула и полетела вдоль цепи влево. К Лукашу подбежал ординарец
от капитана Сагнера, залегшего со своей ротой в поле у проселочной дороги.
– Лежать до получения новых приказаний! – скомандовал поручик Лукаш.
Солдаты зачерпнули манерками воды из ручья и напились; затем они легли
на спину и стали обмениваться предположениями, кто это перед ними и в
чем заключается их задание.
– Сегодня или в крайнем случае завтра нас раскатают дочиста, – сказал
один, на что другой возразил:
– Ничего подобного. Это просто какой нибудь незначительный русский
арьергард, прикрывающий их отступление.
Рядом со Швейком лежал щупленький, веснущатый солдатик; когда поручик
Лукаш несколько отодвинулся в сторону, он вытащил из хлебного мешка
русский патрон и принялся расковыривать его штыком. Вынув пулю, он
высыпал порох из патрона себе на ладонь, а затем пересыпал примерно
половину обратно и снова забил пулю тупой стороною штыка.
– Чего ты тут делаешь? – спросил его Швейк. – Ведь так же он не выстрелит.
– Будь спокоен, братец, выстрелит, – возразил солдатик. – А все там
нельзя оставить, потому что это слишком сильный заряд и может оторвать
всю лапу. Если, дай бог, русские начнут нас обстреливать, пока мы еще
здесь, я в кустах то выпалю себе сам в руку, так что никто и не заметит, а потом айда на перевязку! Я уже схлопотал себе настоящую рану в живот, так что во второй раз мне вовсе не охота. Плевать мне на всю эту войну.
Человек должен разум иметь. Намочи кусок брезента, оберни им руку и
зажаривай себе на здоровье в нее русский патрон – самый пройдоха врач не
разберется. М да, братец ты мой, я уже полгода на фронте, всего всего
насмотрелся, и меня не так то легко поддеть.
– Еще лучше, если на ногу положить буханку хлеба, – вмешался в разговор
другой солдат. – Казенный то хлеб вытягивает всю грязь, порох и дым из
раны, а кость простреливается очень гладко.
– Нет, братцы, лучше всего дерн, – заявил третий. – Надо акуратно
вырезать порядочный кусок густого дерна, крепко обвязать его на себе, и
тогда пали хоть полный австрийский – получится только ровная дырочка, Русская пуля слишком сильно вертится в стволе, так что может раздробить