Империя проклятых
Шрифт:
– Хорошо, и что мы будем делать, когда доберемся?
Пока Феба говорила, я смотрел на нее. Какая-то маленькая и глупая частичка все еще горела внутри меня, несмотря на ужасные тьму и холод снаружи. Странно, как одно слово может изменить мир. Странно, что в самых незначительных вещах кроется столько силы.
– Мы, – повторил я.
– Да. – Она подошла ко мне и заглянула в глаза. – Меня не волнует, даже если сотня армий нежити встанет у нас на пути. Я дала клятву крови этой девочке. И значит, – она положила руку мне на грудь, откидывая назад волосы, свирепая и бесстрашная, – мы.
–
– Мы умираем, только если о нас забывают, Габриэль де Леон. Горите ярко. Горите недолго. Но горите.
Я покачал головой, в изумлении глядя на этот сплав золота и платины, серебра и стали. В венах у меня бродил алкоголь, но, несмотря на тьму, что ждала впереди, а может, и из-за этой самой тьмы, вид Фебы грел меня сильнее. В глазах у нее плясали отблески огня, в ночи за окном завывал ветер, и мне вспомнились ее слова в Равенспире. Что нужно найти того, кто дополнил бы недостающие в нас фрагменты. Что для этого нужно быть довольно смелым. И хотя сердце у меня все еще кровоточило и я был уязвим, я медленно протянул руку, убирая прядь с ее щеки и прислушиваясь к биению ее учащенного пульса.
– Ты настоящая женщина, Феба а Дуннсар.
– Я не женщина. Я – глушь и дебри. Я – ветер.
– Колючки и ежевика, – улыбнулся я.
– Кровь и шрамы. – Она кивнула.
И тогда я поцеловал ее, глубоко, нежно, медленно, скользнув рукой по ее пояснице и притянув к себе. Феба вздохнула и с голодным рычанием обвила руками мою шею. Она прижалась ко мне губами и телом, и мы споткнулись и налетели на стол, чуть не упав. Со всех сторон нас окружала темнота, не было ни выхода, ни реальной надежды на завтрашний день. И мы оба отчаянно пытались защититься от холода, хотя бы на одну эту ночь.
Мои пальцы нащупали завязки у нее на тунике, ее руки скользнули к моему ремню. Наши языки соприкоснулись, и она прикусила мне губу, пока стаскивала с меня кожаные штаны. Я застонал, когда она погладила меня, сжала чуть сильнее, скользя когтями по моей пылающей коже. Она вздохнула, стоило мне оторваться от ее рта, и я стянул с нее тунику через голову, сорвал кожу и отбросил в сторону. И не успел я опомниться, как оказался на коленях перед этим ангелом, без усилий усадил ее на край стола. Она дрожала, пока я медленно прокладывал дорожку из жгучих поцелуев по внутренней стороне ее бедра.
– О Луны, – прошептала она.
Она со стоном откинулась назад, положив одну руку мне на затылок, чтобы направить меня в нужное русло.
Боже, желание обладать ею, нужда в ней захлестнули меня, как само таинство. Мы были высоко в башне, где нас никто не мог услышать, но Феба все равно прижала руку ко рту, прикусив палец, чтобы заглушить стоны. Она раздвинула ноги шире, притягивая меня к себе, запрокинула голову и покачивала бедрами, пока мой язык выводил гимны на ее коже.
Я вздохнул, ощутив ее вкус, желая задержаться, утонуть в нем, но она была нетерпелива, слишком долго она ждала, и вскоре подняла меня с колен. Я проложил поцелуями дорожку вверх по ее телу, по упругому животу и мягким изгибам, до опьяняющей опасности на шее. Ее пульс шептал мое имя, а моя жажда загнанно билась о прутья клетки. Мне хотелось попробовать ее, завладеть
– Ты поранишь с…
– Мне все равно, – выдохнула она. – Возьми меня, Габриэль.
От этого приказа в животе у меня запорхали бабочки, я весь затрепетал. Я боялся обжечь ее и не хотел, чтобы и меня обожгли в ответ, но я нуждался в том, чтобы эта женщина стала моей, пусть даже на эту ночь. Она ахнула, когда я перевернул ее, укладывая на стол перед собой. Мои глаза блуждали по спиралям, выведенным у нее на спине, по восхитительным ямочкам у основания позвоночника, по идеальным изгибам ягодиц. Она застонала, когда я взял ее за руки, скрестил их у нее на пояснице, обхватив пальцами ее запястья и прижав их. Теперь она вся была в моей власти.
– О Матушки-Луны… – прошептала она, раздвигая ноги.
Я провел рукой по ее промежности, и Феба прижалась ко мне, умоляя и вздыхая, такая теплая и мягкая, что я не мог остановиться. Она застонала, стоило мне немного проникнуть в нее, медленно-медленно, на один мучительный дюйм, сгорая от желания. Но я старался держать себя в руках, желая насладиться этим моментом, проводил кончиками пальцев по ее татуировкам и наблюдал, как она дрожит. С ее губ сорвался долгий протестующий вздох, когда я отстранился, но он превратился в стон, когда я снова начал двигаться по ней, лаская ее набухший бутон ноющей от желания головкой.
– О Богиня, не дразни меня, – взмолилась она. – Трахни меня.
– Я помню разговор в пабе об одном магическом слове…
– Сейчас же, – прошипела она, приподнимаясь в поисках моего рта.
Но я уклонился от поцелуя, продлевая наше мучительное наслаждение, рисуя, медленно и твердо, круги на ее лепестках и крепче сжимая ей запястья.
– Другое слово, мадемуазель… – зарычал я.
Феба застонала, когда я напрягся, сдерживая себя, в одном вздохе, в одном слове от того, к чему мы оба стремились. Теперь спина у нее была прямой, лопатки касались моей груди, серебро шипело. Щеки Фебы пылали, губы шевелились, и она что-то шептала, но так тихо, что расслышать ее было невозможно из-за грохота сердца в ее вздымающейся груди.
– Итак, что за слово? – выдохнул я, снова погружаясь в нее.
– Ах ты, ублюдок… – вздохнула она, когда я снова вышел из нее.
– Опять не угадала, – улыбнулся я, скользя губами по ее плечу.
Феба зарычала, я все еще сжимал ее запястья, и когтями она до крови расцарапала мне живот. Она снова повернула голову, приоткрыв губы, и я поцеловал ее, вдыхая ее запах, дрожа от желания. И тогда я позволил себе войти в нее, медленно, дюйм за дюймом. Она откинула голову, огненные локоны рассыпались по спине, и вздохнула, сдаваясь: