Империя проклятых

Кристофф Джей

Вампир оглядел угодника с ног до головы. Его серые глаза пылали, искорки света мерцали, как давно погасшие звезды.

– Ты, когда напиваешься, де Леон, становишься кем-то вроде поэта.

– Лучше быть поэтом, чем гребаным менестрелем.

Жан-Франсуа провел пером по рубиновым губам, скривившись в едва заметной улыбке.

– Интересно, кем еще ты можешь стать, если тебя как следует взбодрить.

Габриэль поднял свой пустой кубок.

– Принеси еще бутылку, и посмотрим.

Улыбнувшись еще шире, историк Марго Честейн с тяжелым стуком захлопнул том, лежавший у него на коленях. Достав из кармана сюртука шелковый платок,

Жан-Франсуа закрыл чернильницу и с обычной тщательностью принялся протирать кончик пера. Габриэль приподнял бровь, продолжая поигрывать с ножкой своего кубка.

– Куда-то собираешься?

– Назад в ад, – вздохнул Жан-Франсуа.

Габриэль нахмурился.

– Я еще не закончил, Честейн. Мы почти подошли к самому интересному.

– Как бы то ни было, де Леон, боюсь, ты близок к тому, чтобы обогнать воспоминания своей дорогой сестры. И хотя разница в том, что я предпочитаю твое общество, а не ее, измеряется не каплями, а океанами, боюсь, если мы заплывем слишком далеко, то можем утопить драму, – улыбнулся вампир. – Если только ты не собрался уложить Фебу на ближайший стол и заставить ее еще раз сказать «пожалуйста», то твое определение лучшей части отличается от моего.

– Ты какой-то странный, холоднокровка.

– Неужели это так странно? – спросил историк, сияя шоколадными глазами. – Ярко жить? Радоваться вместе с тобой и ускоряться тоже вместе? Завидовать тебе?

– Завидовать мне?

Последний угодник расхохотался. Хрипло. Безрадостно. Он дрожал так сильно, что у него перехватило дыхание. Он сидел, сгорбившись и опустив голову, плечи вздымались, смех затих, как только он попытался подавить его. И наконец он откинулся назад, кашляя и вытирая слезы с глаз.

– Моя жизнь – дерьмо и страдания, историк. Моя страна в руинах. Моя жена умерла, и дочь лежит рядом с ней. А я торчу в этой камере, танцуя для вашего гребаного развлечения, во власти тех самых монстров, которые забрали у меня всех, кого я любил. – Он удивленно покачал головой. – Чему, во имя Господа Вседержителя, ты завидуешь?

– Тому, что ты вообще можешь любить, де Леон. – Жан-Франсуа склонил голову набок, задумчиво надув губы. – Возможно, именно поэтому вы, смертные, так яростно горите, потому что знаете, как коротка жизнь. Для нас, бессмертных, существует только потеря. Всякая привязанность увядает. Все умирает. Только кровь приносит истинный покой. И тебе тоже известна эта радость – этот идеальный момент, когда темнота становится красной, и мы чувствуем себя по-настоящему живыми. – Историк с улыбкой оглядел последнего угодника-среброносца. – Но ты еще и человек. Ты чувствуешь себя человеком, Габриэль. Живешь, любишь и теряешь как человек. Стоишь одной ногой в двух мирах, страдая и блаженствуя в обоих по собственной воле.

Историк закончил чистить перо и убрал его в деревянный футляр, помеченный гербом его дома. Поднявшись на ноги, он подошел к угоднику. Протянул бледную руку, мягкую как перышко и твердую как железо, и погладил гладкую щеку Габриэля.

– Ты прекрасен, друг мой. Как бы я хотел, чтобы мы встретились при других обстоятельствах.

Габриэль ничего не ответил, безмолвный и неподвижный, хотя историку показалось, что он услышал, как от его нежного прикосновения пульс среброносца

участился. Жан-Франсуа вздохнул, откинул с лица золотистые локоны и приподнял подбородок.

– Но долг зовет. И ад ждет.

Вампир направился к двери, держа том под мышкой.

– Жан-Франсуа.

Монстр остановился, на бледных губах появилась легкая улыбка. Он повернулся к человеку, который все еще сидел в кресле: ввалившиеся глаза и пустой кубок, на татуированных пальцах поблескивает серебро. Казалось, угодник боролся с каким-то молчаливым врагом, проводя дрожащей рукой по волосам. А когда он заговорил, Жан-Франсуа услышал голос человека, который видит топор палача:

– Я хочу пить.

Улыбка монстра стала шире.

– Я попрошу Мелину позаботиться о тебе, угодник.

Жан-Франсуа вышел из комнаты в коридор, где его ждала домоправительница, одетая в черную парчу. Она стояла рядом с шестью рабами-мечниками и их капитаном, рука здоровяка лежала на рукояти меча, а острый взгляд был прикован к двери камеры, которую маркиз закрывал за собой. Поправив лацкан пиджака, Жан-Франсуа повернулся к рабыне.

– Мелина, принеси нашему гостю еще бутылку.

Женщина опустила взгляд, и по коже у нее побежали мурашки.

– Вы не хотите, чтобы я сопровождала вас вниз, хозяин?

– Увы, я вынужден отказаться от удовольствия побыть в твоем обществе из вежливости, любимая. Не бойся, славный капитан Дэлфин позаботится о моей безопасности. А если у меня возникнут другие потребности, я обойдусь Дарио и… О Боже, как ее зовут? Ясмир?

– Жасмин, хозяин.

– Ах, да, конечно. Жасмин.

Вампир взял руку своей домоправительницы и поцеловал все костяшки пальцев по очереди.

– Что бы я без тебя делал, любовь моя?

Женщина покраснела и присела в глубоком реверансе. Жан-Франсуа сунул руку в карман и выпустил на пол маленькую черную мышку. Бросив взгляд на капитана, маркиз развернулся на каблуках и начал спускаться по лестнице в сопровождении своей свиты из рабов. Дарио и Жасмин ждали его у подножия башни и последовали за ним. Один нес незажженный фонарь, другая – новую бутылку, до краев наполненную теплой, сочной красной жидкостью.

Их небольшая группа спускалась все ниже и ниже, сквозь сгущающуюся тьму, и маркиз проводил красным языком по губам. Приближался рассвет, аромат кожи Дарио и волос Жасмин рассеивал сумрак вокруг, а от мысли о быстром и приятном ужине перед сном у Жана-Франсуа по коже побежали мурашки. Но желание быстро испарилось при мысли, что наверху его ждет мать, а внизу прячется чудовище. И наконец, глубоко в недрах замка, вне досягаемости света и смеха, он остановился перед обитыми серебром дверями. Достав из кармана сюртука ключ, который доверила ему его дама, он протянул его юному Дарио.

– Окажи честь, любимый.

Красивый юноша поклонился и вздрогнул, когда его руки коснулись серебряного замка и цепи, и он отомкнул замок. Солдаты широко распахнули дверь камеры, и оттуда донеслось громкое журчание воды, запах старой крови, а по мраморной коже историка пробежали внезапные мурашки.

– Если я позову вас, капитан, не медлите ни секунды, – пробормотал Жан-Франсуа.

Дэлфин поклонился, и, бросив взгляд на Жасмин, Жан-Франсуа вошел в камеру. Единственным источником света был фонарь на блюде рабыни, и в темных бурлящих водах отражались тысячи звезд. Жан-Франсуа уселся в кожаное кресло на берегу реки, Жасмин поставила на стол фонарь, а рядом – бутылку и бокал.