Империя проклятых
Шрифт:
Я отлетел, словно выпущенный из пушки снаряд, и ударился о стену башни. Феба выкрикнула мое имя, кирпичи вокруг меня осыпались крошкой, а в голове вспыхнул белый свет. И, обнаженный и почти бездыханный, я вывалился в ночь и, кувыркаясь, нырнул во тьму.
Пролетев двадцать футов, я упал на крышу Крепости Старейшин, вокруг меня дождем сыпались обломки каменной кладки, а подо мной трещала черепица. Я успел перекатиться на спину, потрясти звенящей головой и лишь потом увидел, как Бринн с кровавым ревом вылетела из разрушенной стены следом за мной. Я откатился в сторону, хватая ртом воздух, но плясунья ударилась о крышу с такой силой, что пробила ее насквозь, превратив деревянные балки и черепицу в щепки и пыль. И когда древний потолок подо мной прогнулся,
Бринн с силой грохнулась об пол, и по каменным плитам пошли трещины. Но когда я бросился за ней, у меня хватило сил ухватиться за одну из сломанных балок и швырнуть себя через всю комнату, когда та окончательно рухнула. Я приземлился на корточки, все еще обнаженный, отбросив с лица прядь черных волос. Из царапин на коже текла кровь.
– Мир, мадемуа…
Закатная плясунья взревела и бросилась на меня, обнажив клыки и подняв кулаки. Последний раз я курил ранним вечером, но когда Бринн налетела на меня, я почувствовал, как мое тело наполняется каким-то новым жаром: жгучая, дикая ярость, не похожая ни на что из того, с чем мне приходилось иметь дело, пробежала по моим пальцам. Воздух запел, когда когти плясуньи метнулись к моей голове, но я быстро, как серебро, схватил ее за запястье и швырнул в огромного резного льва, поддерживающего крышу.
Бринн не просто влетела в него. Она пролетела сквозь него с такой страшной силой, что в щепки разнесла древесину и сорвала колонну с креплений. Удивленный, я уставился на свои голые руки: я швырнул женщину так, словно она была сделана из…
– Габи!
Подняв глаза, я увидел, что из дыры в потолке выглядывает Феба. Она накинула плащ, была бледна и вся в крови, но двигалась, и я выдохнул с облегчением.
– Ты в пор…
В мою сторону со свистом летела одна из массивных деревянных скамей, стоявших вокруг очага. Я откатился в сторону, вскрикнув, когда за первой последовала еще одна: Бринн швыряла их, как копья. Вскочив на ноги, я бросился к ней, Феба ревела, требуя, чтобы Бринн прекратила, пока та отправляла в полет следующую. Но, чувствуя все тот же неукротимый огонь в венах, я скользнул в сторону, перекатился, пригнувшись, и, подняв оба кулака, изо всех сил ударил исполиншу в челюсть.
Плясунья полетела, как мешок с мякиной, и врезалась прямо в стену. Я вылетел за ней, сердце бешено колотилось, волоски на теле встали дыбом. Сердце превратилось в дракона, и его дыхание огнем разливалось по венам. Прошел год с тех пор, как я в последний раз пил так много крови, но таким живым я не чувствовал себя с тех пор, как… ну… целую вечность.
Теперь по всей Колыбели разносились крики, вспыхивали факелы, члены кланов злобно вопили, увидев голого среброносца и разъяренную плясунью, сражавшихся подобно грому и молнии. На меня со всех сторон налетели лунные девы, сверкая серебряными клинками. Опять же, я не мог их винить – они видели только то, что вампир-полукровка выбил дерьмо из дочери Фиан, осквернив при этом их священное место. Но я все равно подумал: это немного несправедливо, когда на меня набросились сразу двадцать человек.
– Мир, черт бы вас побрал! Я не хотел…
К моей голове по дуге устремился серебряный клинок, но в мгновение ока я поймал его – ХЛОП – прямо между ладонями. Крутнувшись, я сломал лезвие, как веточку, и ударом слева отправил лунную деву в полет на пятьдесят футов по льду. Теперь в бой бросились и другие закатные плясуны – огромные медведекровки, полуволки и львицы, но, Боже, мне казалось, что каждая капля моей крови была расплавленным железом. Пожав плечами, я разбросал дюжину нападавших, как солому. В следующее мгновение поймал за запястье когтистую лапу медведекровки и ударил его в грудь с такой силой, что сломал ему ребра. Я двигался, словно волна, бурлил, снося все на своем пути, цепляя мечи и разбивая их голыми руками, ломая кости и раскалывая черепа кончиками пальцев.
И
Феба описывала своего троюродного брата как большого лапочку-котика, но когда на меня ринулись все семь футов и пятьсот фунтов Красного Гнева, он был так же далек от котика, как я от угодника. Он вцепился мне в грудь когтями, а я сломал ему челюсть кулаком. Когда он наотмашь ударил меня по голове, я разбил ему морду костяшками пальцев. Пламя, бушующее внутри меня, было не похоже ни на что, а весь мой мир окрасился в красный, красный, КРАСНЫЙ. Но тут я услышал, как Феба выкрикивает мое имя, и тогда меня осенило: я бьюсь со всей Колыбелью и побеждаю. И на меня обрушилось другое откровение, тяжелое, головокружительное и гораздо, гораздо более мрачное.
Жан-Франсуа подался вперед, сверкая шоколадными глазами.
– И это было?
– Тебе лучше знать, холоднокровка.
– Ты выпил свою порцию, это правда. И ты всего лишь бледнокровка, де Леон, и ты вступил в схватку с целой сворой этих полукровок и успокоил их. Безоружный к тому же, – улыбнулся историк, лукаво и порочно. – Ты был гораздо сильнее, чем должен быть.
– Гораздо сильнее. Но почему?
– Потому что ты почти досуха высосал Фебу а Дуннсар. Точно так же, как поцарапал ей губу, когда целовался в Равенспире. Точно так же, как укусил юную Бринн, когда дрался с ней в лесу. Всего несколько капель, и ты, безоружный, умудрился одолеть трех угодников-среброносцев и разъяренную медведекровку-воительницу. А в этот раз ты напился почти досыта, и этого хватило, чтобы в одиночку расправиться с целой деревней рубак-высокогорцев, – улыбнулся историк еще шире, вертя в пальцах перо. – Потому что ты всегда был рабом страсти, де Леон, и, похоже, грех похоти служит тебе так же хорошо, как и грех гордыни.
– Что ж. – Габриэль с улыбкой откинулся на спинку кресла. – Это был мой любимый грех.
– Феба! – прорычал я, глядя на башню. – Принеси мой бандол…
Красный Гнев рванулся вперед, будто ад вырвался на свободу, прыгая по льду на четвереньках и приближаясь ко мне, как молния. Но я с криком поймал Кейлана в воздухе и швырнул в статую Ланис, огромного каменного ангела, обращающего свой полумесяц к небесам.
Кейлан грохнул, как бочка с черным игнисом, разнеся камень в осколки. Фигура богини Луны содрогнулась, крылья ангела затрещали. Брызнула кровь, раздробились кости, и когда Кейлан рухнул бесформенной кучей под статую, начался настоящий ад.
От удара гранит треснул, и основание раскололось, как глина. Кто-то закричал, трещины распространились дальше, и великая каменная богиня пошатнулась, точно пьяница, выпивший три пинты пива в последний момент. Статуя начала падать, выпевая ужасный гимн раскалывающегося на фрагменты камня, люди вокруг разбегались во все стороны: лунные девы, закатные плясуны, плясуньи и Всематери устремились подальше. Но под ней, прямо там, куда она должна была сверзиться, лежала бедняжка Бринн, все еще в забытьи и в крови, только-только собираясь выбраться из снега, куда я ее запустил.
Крича, я бросился к ней. Мне на спину упала тень, футов на сорок, и одному Богу известно, сколько тонн камня неслось прямо на нас, пока я летел. С оглушительным грохотом богиня упала, разбив вдребезги землю и стены Крепости Старейшин, превратив их в смесь каменной пыли и снега, в щебень и руины. А когда все стихло, я обнаружил, что лежу рядом со статуей на изрытой осколками земле, задыхаюсь, покрытый кровью, а переломанная Бринн, сотрясаясь, стонет в моих объятиях.
Вокруг собрались сотни людей, готовых разорвать меня в клочья. Я поднялся на ноги, кровь в венах все еще кипела, когда Ангисс а Баренн выпрямился и издал оглушительный рык.