Империя проклятых
Шрифт:
Мы услышали, как Аарон прошептал слова благодарности Богу, и когда мы спустились по руке Диор, чтобы присесть у нее на руке, мы удивились, что тот, кто так много страдал, все еще способен благодарить создателя за столь малое благословение. Он так отличался от нашего брата-отступника. Вроде бы он уже был одним из нас, но в то же время так от нас далеко. Тогда мы почувствовали крошечное родство с этим павшим сыном Авелина. Этот мученик пока еще держался. Он был новичком в этой крови, жалкие остатки его человечности еще не растворились в ней, и земные узы не разорвались полностью. Но, сидя на костяшках пальцев Диор, пока наши крылья трепетали в воздухе подземелья,
– А Габриэль? – прошептал он. – Г-где он?
– Не знаю.
Диор покачала головой, взглянув в нашу сторону. И, возможно, это было воображение или просто игра света, но, клянусь, мы заметили подозрительный блеск в ее глазах. Губы, которые она облизнула, все еще покрывала кровь Лилид.
– Я даже не знаю, жив ли он, – сказала она.
– Если он жив, он п-придет за тобой.
Грааль глубоко вздохнула и оглядела свою сырую камеру: холодный камень, твердое железо и тусклый мерцающий свет.
– Не уверена, что мы можем рассчитывать на Габи, Аарон.
– Можешь. И д-должна. Я знаю Габриэля де Леона с детства, Диор. Он не святой, поверь мне. – Капитан Авелина усмехнулся и прерывисто вздохнул. – Но он не бросает тех, кого любит. А тебя он любит, не сомневайся.
– Может быть. Но я не собираюсь ждать Габриэля. Я выбиралась и из более мрачных мест и найду способ освободить нас обоих. Я…
– Нет, – прошипел он. – Нет, не говори мне н-ничего, cherie. Если найдешь способ освободиться, я буду молить Бога, чтобы ты доставила моего Батиста в безопасное место. Но не говори м-мне ни слова об этом. Ведь когда Черносерд свяжет меня своей кровью, он может приказать мне рассказать все, что о т-тебе знаю.
Ее пульс участился, на коже выступил пот с кислым запахом.
– Они и меня связывают, – сказала она. – Они заставили меня показать, на что способна моя кровь. Затем Лилид, она… она заставила меня пить.
Затем мы услышали вздох, полный скорби.
– Да поможет тебе Бог, дитя…
– А вдруг мы сможем с этим бороться? – вызывающе прошипела она. – Габи говорил, что это похоже на любовь. Я влюблялась и раньше, но всегда оставалась собой. Я бы никогда…
– Эта любовь не как у смертных, милая. В их венах течет разложение. Темная подделка, лишенная правды, но от этого не менее действенная. Они удостаивают жестокой любовью, Диор. Завистливой, собственнической любовью, противотоком вытягивающей из человека всю нежность и честность. Я видел, как из-за нее жены с улыбкой убивали своих мужей. А родители – детей вопреки всем законам Бога и природы. Это любовь, порожденная адом.
– Но должен же быть хоть какой-то способ разрушить эту связь?
– Если тот, с кем ты связан, умрет, это положит конец чарам. И даже если он жив, но не будет питать тебя своей кровью, связь исчезнет – не через годы, заметь, а через десятилетия. Но в остальном…
Теперь голос Аарона звучал спокойнее, как будто он почти справился со своими страданиями. Но в промежутках между его судорожными вдохами мы все еще чувствовали запах гари от его кожи.
– Я отказался от всего, что у меня было, чтобы быть с Батистом. От всего, ради чего я работал и жил. От будущего. От положения
Он вздохнул, как маленький мальчик, заблудившийся в темноте.
– Но через две ночи, когда кровь этого дьявола коснется моего языка в третий раз, я буду принадлежать ему. И если он прикажет, я в мгновение ока перережу горло своему возлюбленному и постараюсь не испачкать себе сапоги. Это омут, из которого не выбраться, Диор. В этом весь ужас. Трех ночей достаточно, чтобы создать вечный ад.
– Ты этого не сделаешь. – Диор покачала головой. – Я в это не верю. Я видела, как вы двое смотрите друг на друга. Слышала, как он говорит о тебе, а ты о нем.
– Люблю, – выдохнул он. – Но любовь смертна. А кровь вечна.
Она открыла рот, чтобы возразить, бросить вызов. Но шаги на лестнице заставили ее замолчать, я быстро забралась к ней в рукав, а она отпрянула от двери, крепко сжав челюсти. Сердце у нее бешено заколотилось, по телу разлился жар, когда звук снаружи стих и щелкнул замок. Она сжала кулаки, готовая к драке, но когда дверь со скрипом отворилась, за ней стояла молодая женщина.
– Графиня Дивок приказывает тебе следовать за мной.
Диор моргнула, распрямляясь и разжимая кулаки. Она, конечно, узнала горничную, несмотря на то, что раны от ножа у нее на груди исчезли. Волосы у нее по-прежнему были цвета летнего огня, а хмурые разноцветные глаза уставились на Диор.
– Графиня не терпит ожидания, – рявкнула Тля. – Пошли. Сейчас же.
Служанка быстро направилась к лестнице, и Диор последовала за ней с явной неохотой.
Аарон прошептал молитву.
– Да пребудет с тобой Вседержитель, дитя.
Ее провели вверх по лестнице из подземелья, мимо стола, за которым сидел плотный мужчина с коротко остриженными волосами и ястребиным взглядом, окутанный клубами табачного дыма. Тюремщик кивнул Тле, и, бросив жадный взгляд на его сигариллу, Диор вшла в следующий коридор. Снаружи наступила ночь, в огромном замке горели химические огни – ведь пиявки редко пускали огонь в свои убежища. В дуне царила суета: бегали солдаты и слуги, снаружи, во дворе, звенела сталь и раздавался топот тяжелых сапог, а в черных небесах над всем этим кричали сотни ворон.
Диор шла за служанкой в сам дун. Ее окружали стены из темного камня, а под ногами лежали длинные тканые ковры. Теперь мы сидели на уровне ее подбородка, прижавшись к бьющемуся пульсу и наблюдая из-под спутанных светлых волос. Нас пугало все это, и, очевидно, ее тоже. Но поиски Матери Марин до сих пор не увенчались успехом, и мы по-прежнему оставались беспомощными, вынужденными быть безмолвными свидетелями и время от времени хлопать своими маленькими крылышками по коже Диор, напоминая, что она не одна.
Несмотря на трещины в стенах, оставшиеся после нападения Дивоков, от роскоши этого места захватывало дух: высокие потолки, витражи и декор, достойные королевской семьи. Мы вошли в огромный зал с высокими балками, украшенными узорами. На стенах висели прекрасные доспехи и оружие. Великолепные зеленые гобелены, на которых были вышиты волки, соседствовали с портретами гордых женщин, головы которых украшали золотые обручи. Они были одеты как высокородные дамы, но зачастую в стальных нагрудниках и с мечами, а по правую руку от них стояли мужчины в благородных одеждах.