Индульгенция для алхимика
Шрифт:
– Слышь, мордатый! А если к тебе в харчевню апостол Петр пожалует, ему ты тоже от ворот поворот сделаешь? Глаза-то разуй, не видишь, что ли, перед тобой не паломники, а добропорядочные служители святого Лулла! Так что веди коня в стойло, а к столу дорогу мы сами найдем, - и принялся снимать с Рыжика котомки.
Мордатый, сомневаясь, что мелкий наглец имеет право распоряжаться, начал переминаться с ноги на ногу. Густав пришел Николасу на помощь:
– Давай, пошевеливайся, - придал голову максимальную уверенность, внушительно тряхнул пузом: - Sic pati non negetur panem et calor[33]
!
, высунул свою морду, неприветливо взглянув на трактирную прислугу. Для тех, кто с индриком был ранее незнаком, эта "неприветливость" могла показаться откровенной угрозой: зверь наморщил нос, предупреждающе оскалив два ряда острых зубов. Не ожидавший подвоха Рябой, увидев третьего спутника приезжих, выпустил узду, подался назад, съехал в лужу, поскользнулся и, пытаясь удержаться, начал резво перебирать ногами, подняв тучу грязи и брызг.
– Это наказание Господне, за то, что слуг его хотел лишить крыши над головой, - пафосно произнес Густав, принимая лемура на руки.
– Веди, несчастный, сего Буцефала в денник, и не забудь сказать конюху, что бы задал корму. А мы - помолимся о твоей грешной душе, - студиозус пристроил обезьяна на животе, словно маленького ребенка, проследовав за Пронырой, ожидающим товарища на пороге заведения.
Шлеймниц толкнул дверь, вошел в таверну и смиренно произнес:
– Pax vobiscum[35]
, жители и гости этого дома, - попытался молитвенно сложить руки, но мешал Адольфиус.
– Позвольте усталым путникам обогреться у очага и отдохнуть... в спину толкался Николас, пришлось подвинуться. За фамулусом хлопнула дверь.
На вновь прибывших особого внимания никто не обратил.
В помещении стоял гвалт десятка голосов, заглушивших приветствие субминистратума и царил сумеречный полумрак: пары маленьких оконец, заделанных бычьим пузырем, для освещения явно не хватало. По этой причине, на подвешенном в центре зала тележном колесе, коптило несколько масляных ламп, дававших больше вони, чем света. По правую руку, в зале для простолюдинов, горел большой камин, параллельно исполняющий роль открытой печи для готовки мяса. Место перед ним оказалось свободным, завсегдатаи (обросшие бородами крестьяне) устроились за одним столом, а люди барона, отличимые по серо-голубым цветам сюрко, поглощали вино за двумя другими.
Слева, где была отведена трапезная для тех, кто побогаче, но к аристократии ни каким боком, народу сидело меньше, всего четверо. И все, судя по виду, бывалые вояки, один из них, изукрашенный рубцами, явный кригмейстер[36]
, в их компании - четвертый - в черной рясе, с широкой диагональной синей полосой от правого плеча к левому бедру, пересекающей грудь словно перевязь меча, выдававшую в нем патера из Ордена святого Мартина[37]
, милитария, военного капеллана, bellatori Christi[38]
, единственного из гостей, вяло кивнувшего в ответ на приветствие Густава.
Хозяин трактира - толстый мужик в заляпанном переднике, обладатель огромных рыжих усов и пышных бакенбард, стоявший за стойкой
Николасу пришлось разуверить трактирщика, прикупив кварту подогретого вина, вместе с которым друзья почти час сушились и нежились подле камина. Затем, проснулся голод. Слуги и местные, опростав изрядное количество кружек, насиженные места покидать не собирались: одни изображали из себя всезнающих господ, а другие - деревенских олухов, слушая сказки, преподносимые приезжими, с таким выражением лиц, словно внимали Божественным Откровениям.. К этому времени в малом зале остался лишь один капеллан, уже давно с любопытством поглядывающий на странную троицу и неспешно опрокидывающий внутрь кубок за кубком. На скромный вопрос Проныры, о возможности устроиться за соседним столом, милитарий[39]
благосклонно махнул широкой ладонью, мол - "чего там, располагайтесь за моим".
С голодухи, Густав и Николас решили гульнуть и устроить желудкам праздник, совсем забыв, что постные дни соблюдаются не только в монастыре. Поэтому им пришлось довольствоваться пустым супом из чечевицы и кореньев, вареными яйцами, кругом сыра, пучком раннего зеленого чеснока и квадрой[40]
белого хлеба. В качестве специи хорошо подошла соль, а на запивку - еще одна бутыль умеренно разбавленного вина. Заплатив за это сомнительное удовольствие семь геллеров[41]
, друзья с жадностью набросились на еду.
Сосед - мартинианец, все это время со снисходительной улыбкой наблюдавший за голодным авралом троицы, дождался, наконец, когда компания насытится и задал интересующий его вопрос:
– Не каждый день встретишь обезьяну, запросто орудующую ложкой. Откуда вы ее взяли?
Густав, дожевывая хлеб с чесноком, выразительно посмотрел на Проша. Тот, звучно отрыгнул воздух, поставил кружку на стол, вытер губы рукавом подрясника и, вежливо ответил:
– История эта, уважаемый дом патер, весьма занимательна, грустна и поучительна. Произошла она в Арагоне, точнее - в Сарагосе, лет пять с тех пор уж прошло. Я, Ваше Преподобие, в ту бытность, оказался весьма беден, и пробавлялся, собирая милостыню на паперти церкви святого Стефана, где имелась кафедра фактотуров[42]
– бенедиктинцев. Возглавлял ту кафедру суффраган[43]
Ордена, почтенный профес Игнасио дес Мартинес, муж редкой учености и благочестия. Так вот.
Прош промочил горло.
– Сей ученый муж что-то там мудрил с гомункулусами. Не то хотел им крылья приделать, не то - третью ногу отрастить... Ага. И, как вам должно известно, дом патер, для создания этих самых существ, требуется человеческое семя. А профес Мартинес был мужчина в возрасте, чтобы не сказать - старый, кроме того - крайне благочестивый, и грешить, по примеру пастуха Онана, категорически отказывался, к чему призывал и своих студиозусов. Ага. А семя-то нужно! И откуда его взять? Выбрал тогда кафедральный дьяк троих с паперти, тех, кто почище, да помоложе, меня в том числе. И привел нас к суффрагану. Тут Его Преосвященство нам и объяснил задачу. Надо, мол, ваше семя, собранное в серебряные стаканчики. За то греховное деяние получите по два реала[44]