Инсектариум

Мамочева Юлия

Несбыточно-страшный сон оказался вещим

Несбыточно-страшный сон оказался вещим: По дому, который Домом… едва не стал, С трудом собираю пропахшие счастьем вещи, К уже-не-своим — но приросшие будто — местам. Руками, твоих поцелуев впитавшими запах, Во гроб я картонный — прошлое хороню. Им — дрожно. Знаю сквозь занавес слёз внезапных: Сюда, в эти стены, придёт не ко мне Завтра — Придя, приласкает уже-не-мою родню. А город-избранник немым сероглазьем окон Здесь видит меня не в последний ли раз — извне? Солёным лицом я бурею, как пойманый окунь: Сама-то коптимая на нутряном огне. Храм нежности сжался в каморку. Он, словно мёртвый, — Пустынно мне чужд. Пуповинная рвётся нить. Ты ходишь восьмёркой, над тою глумясь восьмёркой, Которую

набок к ногам я твоим уронить Однажды решилась. Решилась — и кинулась оземь Всей плотью, всем духом — пред Господом… Глупо: ты Поставил на ноги дуру светлоголосьем. То было давно. Вечность в злое вернулась восемь: В то восемь, что — пополудни и как поддых. И вечер последний устал притворяться вечным. В глазах у тебя — люБЕЗДНость. В моих — люболь. В картонном гробу холодеют мои вещи, Насмерть пропахнув уже-не-моим… тобой.

Ангелы в словаре

Всевидяще-слепо, как Ванга, я пялюсь в англо — Русский прехрусткий словарь. И не верю очам: Мне видятся ангелы. Сонм горбоносых ангелов — Таких непокорных, таких обкорнанных — наголо, Таких живокрылых, — что жмурюсь, невольно рыча. А эти, как будто на вече вечернее собраны В столистном моём полулондоне словаря, — Ладони не в лад потирают, молчат по-особенному. О родственные, русо-рослые, непрорисованные — Зачем я для вас, мои ангелы, — не своя? Гляжу неотрывно и жадно (едва помаргиваю) — Пульсацию нимбов, растущих из их висков. Не книгу держу, но саму первозданную магию — И ладанный сок, источаем хрусткой бумагою, Стекает сияньем по всякому из листов, По всякой странице, ангелами переполненной: Теснясь за решёткою строк, исторгают свять. Мой дух расцветает, неведомым духом нап о енный. Я пленно-нетленному сонму кланяюсь подданной… Так время, на миг замеревшее, хлынуло вспять.

Снег заметает, рисованно-рисовый

Снег заметает, рисованно-рисовый. Поговори со мной, поговори со мной. Темень забрызгана белостью буйственной. Ладно, молчи. Только будь со мной, будь со мной. Головы пепельно нам припорошило. В почву впитается ночь, как прошлое, (Прошлое — с красками, сказками-стансами, С вёрстами вёсен, с пустынными станциями…) — Снег на земелюшке — звёздным крошевом. Разве решимся на миг расстаться мы? В кровушку прошлое сладким всосалось винищем. Принцам — дышать. Умирает же всякий — нищим. Пряность разрыва горше, чем хмели-сунели: Мы не решались — на миг; навсегда — сумели. Две половины порванной пуповины Кружат павану. Не мы в том, немые, повинны. В пику червленью, бубню — только масти ради: Чёрным крестом, губы коего посинели, Я самоставлюсь на этом гримаскараде.

Погибнув — не менее глупо, чем ныне живу

Погибнув — не менее глупо, чем ныне живу, — Столь же непостижимо, неопровержимо, Я окончательно вырвусь из лап режима — К собственному бесспорному торжеству. Однако — представь!: даже, как говорится, — преставясь (Телом, своё отгоревшим, — сросшись с землёй Или над нею рассеявшись звёздной золой) — Я всё равно с тобою навек останусь. Только — не чудом в перьях к тебе ворочусь; Нет — не крылатым иссказочным бодигардом, Дюжим маньячно маячить с мечом вульгарным — Подле; не Тенью, липучей, как чупа-чупс, Гибелью тела обсосанный. Нет!.. В тебе — Просто воскресну. Признаешь меня, взволнован, В голосе внутреннем — струнном, престранно-новом! — Звонно-подобном отпущенной тетиве. Им поведу я тебя. Поведу, как паству, Зиждясь в груди драгоценной — подспорьем — тем, Что подскажет бредущему в темноте, Мол, не сворачивай; дескать, налево — опасно. Буду я в пальцах твоих — утроенной силой, Силой удесятерённою — в почве плеч: Бей одиозно-диезную, чёрную полосу, мой красивый, — Ей, поперечно-п е речной, прочно перечь!.. Жизнь — монохромно-махровое поле клавиш, Пыльный рояль. Я, свою переросшая роль, Греть изнутри тебя стану. Тешься игрой!.. Сев к инструменту, родимый, глазки прикрой: Так

ты меня — увидишь, едва заиграешь… Словно по высшему, вешнему волшебству — Так пред тобою предстану, не лживо, но — живо, — Если погибну — внезапно, неопровержимо, Глупо… — не менее глупо, чем ныне — живу.

За пару секунд ДО

«…Перед уходом — я время вокруг тебя выстрою Лучшим городом — полно, не кипятись!.. Улицы будут его казаться ветвистыми — С и ни, засеянной россыпью райских птиц. Прежде чем — в путь, всё совсем по совести сделаю: Время твоё в светот е нную полос а ть Сам облачу. И оставлю тебя плясать — В нём — по проспекту, как по стволу дерева, Б у рей души моей сваленного, опрокинутого, — И по ветвям переулков, в проспектовый ствол Рекам подобно — впадающих. Волшебство!: Мною оставлена, мной ты не будешь покинута!.. Коль усомнишься — город времени, в честь твою Созданный, сам расцветёт сквозь вселенский сплин И розовым покажется сумасшествием — Ангелам, что из райских птиц проросли. Милая!.. Время твоё расцветёт, как сакура: Я его городом лучшим тебе выстроил… Ты, от него уставши, — сбеги з а город. Там буду ждать тебя…» Поцелуй. Выстрел.

В заключение

Я помню, как это было: Рука на твоём плече, Ночка хохочет, что быдло — Глухо и ни над чем; Я, в лучших традициях стиля, Мну стынь твоего плаща. Ты повторяешь: «Прости меня»; Мне слышится вновь: «Прощай». А печень горит, чуть посмеиваясь, Аки при нервной ходьбе; В последний раз — я в последний раз! — Вижу Тебя — в тебе. Вбивает литеры Морзе Ночь ливнем в голый причал. Ушёл ты. А пальцам — мёрзло Без твоего плеча.

Акватрель

Проза

(путевое и непутёвое)

I

— Я люблю картины Айвазовского. Нет, я люблю Айвазовского.

— Друг, отчего ты влюблен в море?

— Между им и мною вовсе ничего нет. Море мне совершенно чуждо. Но Айвазовского я решительно боготворю.

— Белиберда.

* * *

Учусь в институте. Училась. Не учусь. Учиться = не учиться, только без не. Без беса. Без бездны. Но нельзя, совсем нельзя, если внутри твоей головы не перекатываются волны бескрайнего полновселенского мыслехранилища; если сами мысли твои не шныряют блёсткими рыбками в пучине космокеана твоего. Я думаю: жаль, что из таких космосов, как из кокосов, редко выжимают довольно белое, добольно никчемушное, сладенькое молоко, оставляя самую суть; самую соль. Соль, которою полон кокосмокеан, но которую ценить не принято, в которую верить — моветон; такая попадет на язык — сплюнут и поморщатся, как если бы ею подло разродился фантик «рафаэлло». Чистая морская соль под корочкой, в которую одет кокос. Космос. (А космос — это всего лишь кокос, лишившийся «ко» во имя «моса».)

* * *

— Друг, отчего ты все-таки любишь море?

— Между им и мною решительно нет ничего общего! Я проживу отрезок — оно прямую. Я — точка; оно — мир.

— Белиберда. Ты же в детстве видел в большой дедовой книжке, как поволнам, соскочивши из плена пальмовой верхотуры, плывут косяки кокосов.

— Мой дед был большим ученым. Он любил свою меня и свою ботанику. Он часто уходил в море и однажды не вернулся; я тогда еще не родилась.

— Теперь его море — мир изнутри твоей головы, человек.

— Боже мой!

— Твой. А ты — его. Моря. Того, которое — космос, зажатый в черепе Господа твоего.

— Я люблю Айвазовского, потому что он рисовал глаза Бога. Если море спрятано внутри черепа, то оно неминуемо станет просвечивать сквозь глазничные дырочки.

Станет. Стянет. (Стянет саван будничности, конечно. И прольётся.) Стонет. (Конечно, стонет будничность — когда стянется и упадет расстёгнутым одеяньем, а вечное хлынет во все сторонушки, снося ко всем чертям черту, как дамбу. И тогда море без дна станет; везде. И будет всё — бездна.)

— Господи, тогда ты действительно будешь?

— Излишне будить бдящего.

— Я совсем запуталась.

— Друг, эти путы ТЫ выковал себе. Выйди. Сбрось. Разлейся. Я есть. Я — здесь.

* * *

Иешуа говорил, что все люди — добрые. Добрый человек, мимо тихо голодной девочки проходя с неведомооткудошным пирожным, говорит: «Посмотрите на берег, обязательно посмотрите на берег!»

Он шёл от кормы до самого носа, по тёплому, полночно безлюдному, застеленному уютным ковриком коридору. Он шёл в свою каюту, увлекая на тоненьком, как мой волос, блюдечке неведомооткудошный вечерний самокомплимент; шел целенаправленно, деловито и скоро — однако, заметив странную худую девочку, посоветовал ей выйти. Девочка поймала брошенное его предложение и, шатаясь на каблуках в дурацком и неуместном платье до пола, — бессловесно доковыляла до выходной двери; бессовестно одарила ее той силой, с которою сама притягивалась к земным недрам; вывалилась на темную теплоходову палубу.