Интимная лирика
Шрифт:
чуть пальмы трепетали
на легком ветерке.
Печально и прилежно,
невысказанно мудр,
тянул свою тележку
философ улиц мул.
А в комнатке тесной,
приятственно сопя,
брил парикмахер местный
бесплатно сам себя.
В церквушке было тихо.
Дымилась полумгла,
и в колоколе птица
гнездо себе вила.
Но в этом воцаренье
тишайшей тишины
звучало «Венсеремос»
с
И, выйдя из подвала
на яркий-яркий свет,
мулатка вышивала
гагаринский портрет.
И, направляя руку,
величественно-строг,
учил писать старушку
мальчишка-педагог.
Средь переулков пестрых
я незаметен был.
Из чашечки с наперсток
я черный кофе пил.
И вдруг — волос колечки,
коленки в синяках.
Девчонка на крылечке
с ребенком на руках.
Ее меньшой братишка,
до удивленья мал,
забывшийся, притихший,
с конфетою дремал.
Девчонка улыбалась
всем существом своим,
девчонка нагибалась,
как будто мать, над ним.
Тихонько целовала
братишку своего,
«Интернационалом»
баюкая его.
Быть может, я ошибся?!
Совсем другой мотив?!
Я подойти решился,
покой их не смутив.
Да, это он, конечно,
лишь был чуть-чуть другим
задумчивым и нежным —
тот мужественный гимн.
О Куба моя, Куба!
На улицах твоих
девчонкам не до кукол,
мальчишкам не до игр.
Ты делаешь что хочешь,
что хочешь ты поешь.
Ты строишь и грохочешь
и на -врагов плюешь!
У них силенок мало!
Ведь на земле твоей
«Интернационалом»
баюкают детей!
1961
Революция и пачанга :
Революция —
дело суровое,
но не мрачное,
черт побери!
Все параднее и сановное,
Революция, побори!
Понимаешь ты,
новая Куба,
понимаешь нелицемерно,
что напыщенность
или скука —
тоже контрреволюционеры!
И не чопорная англичанка,
а само веселье и живость —
молодая кубинка —
пачанга
с Революцией подружилась.
Ах, пачанга!
Все кануло в Лету.
Боги
вздрагивают
в
На руках твоих
пляшут браслеты.
Пляшут звезды
в твоих волосах!
Ах, какие устроили похороны
для старушки «Юнайтед фрут»!
Было столько притворного оханья
в ожиданье прощальных минут.
Пачанга — популярный на Кубе массовый танец.
Все как надо —
венки возлагали
на обвитый лентами гроб.
Хором почести воздавали
под ладоней праздничный гром.
О, как было все это печально —
не найти веселей ничего!
И несли этот гроб
под пачангу
прямо к морю,
и в море его!
И, шагая в строю,
пачанга
дышит шало и горячо.
Революция-однополчанка
с автоматом через плечо.
Песни нового времени пишутся.
Это время само говорит —
не трагический,
а тропический
Революции
нужен
ритм!
И грохочет,
как наша тачанка
грохотала когда-то в степях,
разотчаянная пачанга
нам на радость,
врагам на страх.
И с ответственностью высокою
излагаю мненье свое:
Революция —
дело веселое.
Надо весело делать ее!
1961
Перуанские коммунисты
Этот зал — две тыщи мест —
был похож в тот день на съезд
тех, кто так вошел в твой быт,
перуанский Моабит,
тех, кто был почти убит,
сапогами в землю вбит
и казалось, что забыт.
Этот зал — две тыщи мест —
из крутых тюремных тест —
вдруг поднялся и запел.
Я не знал таких капелл,
где любой певец успел
лет не менее пяти
за решеткой провести.
Этот зал — две тыщи мест —
раскусил бы ложный жест,
и я чувствовал костьми:
на меня глядят из тьмы
десять тысяч лет тюрьмы.
Этот зал — две тыщи мест —
революцию, как крест,