Интимная лирика
Шрифт:
Но моцарты
не сдаются,
моцарты
их сильнее!
Оливковые береты,
соломенные сомбреро,
это не оперетта,
а оратория эры!
Музыка —
для полета.
В музыке
все
свято.
Если фальшивит кто-то,
музыка не виновата.
Музыка резолюции
многих
бросает
в
Где-то за морем
люстры
нервно
трясутся
в холлах.
Что,
вам не слишком нравится
грохот
над головами?
С музыкой
вам не спразиться,
музыка
справится
с вами!
Хочу
не аплодисментов,
не славы,
такой мимолетной, —
хочу
остаться посмертно
хотя бы одною нотой
в держащей врагов
на мушке,
суровой,
непродающейся,
самой великой
музыке —
музыке революции!
И скажут потомки, может быть,
что, в музыку эту веря,
я был из ее моцартоз.
Не из ее Сальери.
1962
Кубинская мать
У Плайя-Хирон
есть палатка походная,
а в этой палатке крестьянка живет
и каждую ночь,
на виденье похожая,
выходит
и медленно
к морю идет.
Почему вы не спите,
сеньора Амелия?
Карибское море
мгла
облегла.
Почему вы глядите туда,
где Америка,
сквозь наплывающие облака?
И она отвечает:
«Его звали Пабло.
Когда я еще молодая была,
люльку повесив на ветви пальмы,
я рядом кофе в ступе толкла.
«Тук-тук!» —
звучал деревянный мой пести
как голос надежд,
страданий и мук,
и самой земной колыбельной песней
было размеренное
«тук-тук!».
Мой муж
в ручищи свои неумелые
брал несмышленое наше дитя
и говорил:
«А знаешь,
он будет счастливей меня
и тебя!»
Хотел он,
чтоб сын его жил не сгибаясь,
жил,
словно горы,
могуч и прост
и чтобы жизнь держал
улыбаясь,
как ананас за зеленый хвост!
Наш Пабло рос,
как тростник в долине,
и за него
в одной из атак
муж мой погиб
под Пинар-дель-Рио,
с ветхим ружьишком
идя на танк.
А Пабло рос...
И когда ему в марте
семнадцать стукнуло, наконец
мне он сказал:
«Ты поймешь меня, мадре, —
я допжен солдатом стать,
как отец».
Я поняла,
не плача,
не споря,
но чувствуют все
матерей сердца,
и люди,
оттуда пришедшие —
с моря,
убили,
иЯипи ргп или птид
Он здесь упал,
мой Пабло,
Паблито.
Я бритву в подарок ему припасла,
но так и ни разу
он не побрился —
я слишком поздно ее привезла.
Не видела я,
как глаза его меркли,
как, весь окровавлен,
засыпан песком,
лежал он
с лицом, обращенным к Америке,
покрытым юношеским пушком.
Я на могилу приехала к Пабло.
Слезы мои иссушила беда.
К гранитному камню я молча припала
и здруг поняла —
не уйду никуда.
Я здесь живу уже более года.
Сначала спала просто так, на земле.
Теперь ночую в палатке походной —
солдаты ее подарили мне.
Нас трое —
море,
я
и могила.
Я не могу забыть ничего.
Море —
я помню —
раньше любила.
Я ненавижу теперь его!
Вот оно,
море,
гудит, клубится,
4 Н. Евтушенко
И вдруг с глазами что-то стало делатьс