Искра божья
Шрифт:
Де Грассо поводил головой из стороны в сторону. Кроме него на помосте стояло ещё восемь человек. Кто-то тихо шептал молитвы, кто-то сыпал проклятиями, но большинство молчало. Юноша сглотнул противный сухой комок, застрявший под горлом. Покачиваясь на шаткой лесенке, он поднял глаза к небу.
Вольный ястреб величественно и спокойно парил в лазоревой вышине, поблёскивая пёстрым опереньем в последних солнечных лучах.
Юный Джулиано не боялся смерти, но не хотел умирать.
— Тра-тра-тра, — загремела барабанная дробь.
Палач прошёлся вдоль ряда висельников, подтягивая петли верёвок и проверяя надёжность
Хрясь.
Перекладина вздрогнула, затряслась под тяжестью повисшего на ней тела.
Хрясь. Хрусть. Хряп.
Ещё три тела задёргались на виселице, извиваясь в последней мучительной агонии.
Джулиано со свистом втянул воздух в лёгкие.
Толчок в спину и пустота под ногами.
Он отчаянно забарахтался в воздухе, ища ускользнувшую опору. Жёсткая петля больно врезалась в жилистое горло. Грудь разрывало от нестерпимого желания сделать ещё один, последний вздох. Грязная ткань штанов позорно намокла. Сознание начало гаснуть. Де Грассо увидел впереди чёрный колодец, а на дне его крошечную белую точку, которая манила и звала к себе. Он стремительно рванулся на зов, более не задумываясь ни о чём на свете.
Глава 49. Жизнь после смерти
— Стойте, стойте! Остановите казнь!
Краснощёкий пожилой монах, дыша, точно загнанная лошадь, подлетел к подножью тюремной лестницы, по которой спускался низенький судья. Держась за сердце и отдуваясь, старик протянул служителю забытой богини правосудия хрустящий пергамент с распустившимися лентами гербовых печатей. Судья быстро пробежался глазами по ровным строчкам и витиеватым подписям, вздохнул и коротко кивнул палачу, указывая коротким пальцем с золотым перстнем на извивающееся в петле тело де Грассо.
— Ненавижу индульгенции! — проворчал палач, с яростью перерубая коротким острым топориком верёвку, удерживающую повешенного.
Джулиано мешком повалился на деревянный помост, засипел, закашлял, сдирая врезавшуюся в кожу петлю. К нему тут же подскочил отец Бернар, быстро и настойчиво ощупывая шею и голову воспитанника. Юноша с трудом поднялся на четвереньки и неверяще посмотрел в испуганные глаза спасителя.
— Как вы, сын мой? — дрожащим голосом спросил монах.
— Кха-кха-кха, — юноша громко закашлялся, не в силах протолкнуть ни одно слово через передавленную гортань.
— Ах, лучше молчите. Хвала всевышнему, я успел вовремя! — отец Бернар набожно перекрестился. — Идёмте, идёмте же, вам нужна помощь. Вот так, обопритесь на меня, сеньор Джулиано. Вам придётся потерпеть. До Валентинитов путь не близкий, а осла своего я, как назло, не взял. Уж так спешил, так спешил к вам, сын мой. И то, да простит меня бог, почти опоздал. Эх, сеньор Джулиано, говорил же я вам, что Кьяпетта так просто от вас не отступятся, предупреждал. Как же вы могли вести себя так беспечно…
Через четверть часа жалобных причитаний монаха у Джулиано жутко разболелась голова, и он почувствовал, что было бы неплохо прилечь, чтобы вздремнуть часок-другой. Можно даже прямо тут, в тёмном переулке, на куче вонючих отбросов.
Де Грассо качнулся и привалился плечом к обшарпанному углу пыльного здания.
— Что с вами, сын мой? Кажется, вы побледнели? — встревоженно спросил монах, критически
Отец Бернар заставил Джулиано подняться и пройти ещё сотню шагов. Затем монах открыл заржавленным ключом неприметную дверцу в углу тенистого дворика и привёл юношу на узкую скрипучую лестницу, уходящую куда-то в густеющий сумрак недосягаемого чердака. Отдыхая на каждом пролёте, Джулиано, подпираемый тучной фигурой отца Бернара, с трудом одолел бесконечные ступеньки и с радостью рухнул на ветхий матрас в крошечной каморке размером три на четыре шага. Крепкий сон мгновенно сморил юношу, и он уже не слышал, как монах, накрыв его грубым одеялом, тихо вышел из комнаты, закрыв её на замок.
Джулиано проснулся от сухого кашля, немилосердно душившего его. Ему показалось, что он не проспал и часа, потому что за единственным кривым окном в каморке, занавешенным плотной серой тканью, всё ещё горел закат.
Де Грассо с отвращение скинул подсохшую, резко пахнущую пряностями тряпицу, укрывавшую его горло. Юноша ощупью пошарил вокруг себя и обнаружил небольшую кожаную флягу, оставленную ему заботливыми руками отца Бернара. Он откупорил баклажку, жадно напился прохладной воды с терпким мятным привкусом и расправил плечи. Тело отдалось ноющей болью недавних побоев, полученных им от стражников Тулианы. Джулиано решил, что окончательно выспался.
Отдёрнув штору, чтобы подсветить высокие полки вдоль стен, доверху заваленные пыльными томами, юноша огляделся. Кроме шкафов с книгами, лежанки и узкого стола с табуретом в комнате ничего не было.
Де Грассо прошёлся вдоль стены, перебирая пальцами жёсткие корешки древних фолиантов. Большинство сочинений было написано на староимперском, но попадалась и непонятная восточная вязь, и иные языки ойкумены. От нечего делать де Грассо наугад открыл ближайшую книгу, написанную понятным ему языком. На толстой тёмно-синей обложке крупными витиеватыми буквами проступал заголовок: «Арс Нотория»[142]. Джулиано бегло пролистал инкунабулу[143], содержавшую невнятные наставления по тренировке памяти и мышления, после чего вернул её на полку. Следующим он взялся за пепельно-серый том с надписью: «Гальдбрук — рунная магия островитян»[144]. Книга была испещрена витиеватыми рисунками незнакомых букв и символов. Рубленная вязь затейливо переплеталась друг с другом, значок цеплялся за значок, образуя на страницах диковинные круги, овалы, квадраты и иные затейливые фигуры.
Джулиано открыл первую попавшуюся страницу и прочёл:
«Заклинание 46: Руны Ветров.
Возьмите жезл из северной лиственницы, срезанный с молодого дерева на девятый день девятого лунного цикла. Нанесите на него следующие знаки и ударьте им при случае своего недруга. После чего не позднее чем на третий день у оного подведёт живот, человек начнёт страдать сильнейшими ветрами и не сможет остановиться».
Джулиано задумчиво почесал отросшую щетину на подбородке и поставил книгу на место. Занятная библиотека была у отца Бернара. Интересно, знали ли о ней Псы господни?