Искра божья

Глазырина Елена

— Сеньор де Грассо? — спросил он, приподнимая кустистую бровь.

Джулиано обречённо кивнул.

— Этот сеньор, — стражник указал на ухмыляющегося слугу, — обвиняет вас в убийстве благородных донов Кьяпетта и нарушении папского эдикта о запрете дуэлей.

— Они напали первыми, — не согласился юноша, убирая с глаз мокрые волосы.

— Возможно, — не стал спорить мужчина, — сдайте ваше оружие и следуйте за мной.

— Подонки оскорбили мою сестру! — воскликнул Джулиано, закипая. — Я не мог оставить это безнаказанным.

— Закон для всех един, —

спокойно возразил сержант. — Или вы подчинитесь, и мы быстро пройдём в Тулиану, или я свистну своим ребятам, и вас поколотят, а затем всё равно проводят в тюрьму. Выбирайте.

Джулиано зло плюнул в сторону слуги, отстегнул перевязь с ножнами и протянул сержанту.

— Я пойду сам.

Связав руки грубой, впивающейся в кожу бечевой и накинув ещё одну веревку ему на шею, Джулиано доставили в тёмный и сырой подвал казематов Тулиана. Гривастый тюремщик с громадными волосатыми ручищами беззлобно втолкнул его в вонючую клетку на первом этаже узилища и со скрипом повернул замок. Ни один из узников в соседних камерах даже не поднял головы, чтобы взглянуть на новенького.

Джулиано грузно повалился на грязную солому. И хотя в каземате стояло душное тепло, поджарое тело юноши сотрясала крупная нервная дрожь. Мелкие порезы на коже ныли и кровоточили. Де Грассо зарылся поглубже в прелую труху и забылся тревожным, прерывистым сном.

Ранним утром тюремщик, раздающий воду заключённым, разбудил Джулиано.

С трудом встав и напившись, юноша опять лёг на солому. Де Грассо чувствовал, что лоб его пылает, а тело пышет жаром.

Лениво зашевелились тёмные силуэты людей в ближайших камерах. Тощий сосед с длинной сивой бородой, заложив изломанные пальцы рук за спину, начал прохаживаться из угла в угол своего застенка. На одной тоскливой ноте завыла невидимая Джулиано женщина. Из соседних камер в неё тут же полетела ругань и куски экскрементов, заставив быстро умолкнуть.

Время медленно тянулось густой каплей гноя, едва сочащегося из воспалившейся раны. Окно под сводом каземата тяжело наливалось болезненным утренним светом, режущим глаза. Джулиано беспокойно ворочался на подстилке, поминутно проваливаясь в горячечный бред и забытьё.

— Лукка де Грассо, — шептал юноша, едва ворочая распухшим языком, — позовите Лукку! Лукку!

— Бесполезно, парень, — сивобородый сочувственно посмотрел на Джулиано через ржавые прутья решётки. — Эразм к тебе разве что священника позовёт, и то, возможно, будет уже поздно.

— Мой брат Лукка — викарий кардинала Франциска, — Джулиано с трудом облизнул пересохшие губы.

— Ага, а Иоанн VI мой двоюродный дядя, — мужчина хихикнул, с хрустом почёсывая всклокоченную бороду. — За что ты тут?

— Дуэль, — юноша сглотнул сухой ком в горле и закашлялся.

— Понятно, — вздохнул узник, — за дуэли и прочие кровопускания вешают по средам.

— Меня нельзя вешать, я дворянин.

— Им это до второго пришествия, парень. Явится судья, зачитает дело, огласит приговор и всё, станцуешь свою последнюю тарантеллу.

Джулиано обнял себя за плечи

трясущимися руками и отвернулся к стене.

Вечером, когда насвистывающий весёлую мелодию тюремщик поставил перед дверью камеры тарелку с жидкой похлёбкой, накрытую коркой засохшего хлеба, Джулиано едва смог приподняться на локте. Он с трудом заставил себя встать на четвереньки, подползти к кормушке и влить в себя несколько ложек отвратительной холодной бурды с плавающими в ней кусками прогорклого жира и недоваренных овощей.

— И не стыдно тебе, Эразм, кормить помоями благородного сеньора? — оскалив плохие зубы в подобии улыбки, спросил сивобородый.

— Не стыдно, Тито. Смирение плоти — есть смирение духа, — назидательно сообщил тюремщик, позвякивая половником на дне опустевшего котла.

— Ты отчего-то свою не шибко смиряешь, как я погляжу, — проворчал узник.

— Меня здесь не для того поставили, чтобы себя ущемлять, а для того, чтобы вас в чистоте блюсти, — тюремщик назидательно поднял вверх палец-сосиску.

— Да где ж она, чистота твоя?! Не чистота, а сплошная клоака кругом! — возмутился Тито.

— Лишь через телесные страдания и лишения очищается душа человеческая… — затихающие слова Эразма едва долетели до ушей узников.

Ночью в горячечном бреду Джулиано увидел склонённое над ним седое чело матери. Усталые глаза женщины светились тихой грустью и нежностью. Она положила голову сына к себе на согнутую в локте руку и принялась перебирать худыми пальцами его спутанные локоны. На смену матери пришло смеющееся лицо Кармины Лацио. Девица посылала ему воздушные поцелуи, при этом гаденько хихикала и подмигивала, задирая длинный подол голубого платья на неприличную высоту. Несколько раз он просыпался весь в поту и ознобе, какое-то время лежал, чуть подрагивая, и снова проваливался в душный мрак небытия.

Рассвет, окрасивший грязные стены каземата нежно розовым румянцем, застал Джулиано измученным и помятым, но уже не метущимся в жару. Кризис миновал. Молодой здоровый организм победил болезнь. Юноша с жадностью выпил принесённую тюремщиком воду и съел вчерашний чёрствый сухарь, припрятанный за пазухой.

Джулиано проспал до ужина.

Когда Эразм снова зазвенел ключами, он открыл прояснившиеся глаза и с жадностью поглотил всю пищу, принесённую гривастым тюремщиком.

— Ты посмотри, как уплетает! — восхитился Эразм, поглядывая на молодого заключённого. — А ты, Тито, говорил — помои.

— Жрать захочешь и конский помёт сметелишь, — пробормотал бородач, презрительно отодвигая недоеденный ужин в сторону.

— Сдаётся мне, Тито, ты хочешь обидеть старину Эразма?

— Мог бы напоследок и чего получше подать, — Тито скривился и сплюнул под ноги.

— Вот ещё, стану я на смертников добрые казённые харчи переводить. Жри, что дают.

— Злой ты, Эразм, вот вздёрнут меня, и не с кем тебе будет поболтать в Тулиане, — Тито с укоризной посмотрел на тюремщика.

Эразм хлопнул себя широкими ладонями по толстым ляжкам, и его внезапный раскатистый смех вспугнул тюремных крыс.