Искусство стареть (сборник)

Губерман Игорь Миронович

Когда-то мчался на рысяхя на своих на двух,теперь едва плетусь – иссяки в них задора дух.

По возрасту я вышел на вираж,последний и не столь уже крутой,хотел бы сохранить я свой кураждо полного слиянья с темнотой.

Уютно и славно живётся в курятнике;что нужно мне? – стол и кровать;порой к нам

орлы залетают стервятники —духовную плоть поклевать.

Нет, судьба не лепится сама,много в ней и лично моего:смолоду не нажил я ума,а состарясь – выжил из него.

Когда я на прогулки пешиевнутри себя порой хожу,то там такие бродят лешие,что криком я себя бужу.

Есть и радость у старости чинной,когда всё невозвратно ушло:перестав притворяться мужчиной,видишь лучше, как это смешно.

Конечно, мы сгораем не дотла,и что-то после нас ещё витает,но времени суровая метлаи воздух беспощадно подметает.

Такие случаются днивесеннего света и неги,что даже трухлявые пнипускают живые побеги.

Нет, я не наслажусь уже моментом,когда не станет злобы воспалённой,и выпьют людоед с интеллигентом,и веточкой занюхают зелёной.

По лесу в тусклом настроениия брёл, печалясь о старении,а меж белеющих берёзвитал рассеянный склероз.

Стукнет час оборваться годам,и вино моё будет допито,а в момент, когда дуба я дам,и Пегас мой откинет копыта.

Текла, кипела и сочиласьмоя судьба – то гнев, то нежность;со мною всё уже случилось,осталась только неизбежность.

Моё пространство жизни сужено,о чём печалюсь я не очень:ведь мы всегда во время ужинауже вполне готовы к ночи.

В небо глядя, чтоб развеяться,я подумал нынче вечером:если не на что надеяться,то бояться тоже нечего.

Дряхлением не слишком озабочен,живу без воздыханий и стенаний,чердак мой обветшалый стал непрочен,и сыпется труха воспоминаний.

Когда мы ни звонков, ни писемуже не ждём, то в эти годыещё

сильнее мы зависимот нашей внутренней погоды.

Увы, прервётся в миг урочныймоё земное бытиё,и не закончив пир полночный,я отойду в непитиё.

Воздержаны в сужденьях старики,поскольку слабосильны и убоги,однако всем резонам вопрекив них тихо пузырятся педагоги.

По счастью, в нас во всех таитсяглухое чувство бесшабашное:у смерти так различны лица,что нам достанется нестрашное.

Итог уже почти я подытожилза время, что на свете я гостил:навряд ли в мире мудрость я умножил,зато и мало скорби напустил.

Возле устья житейской реки,где шумы бытия уже глуше,ощущают покой старики,и заметно светлеют их души.

Восьмой десяток. Первый день.Сохранна речь, осмыслен взгляд.Уже вполне трухлявый пень,а соки всё ещё бурлят.

Сейчас вокруг иные нравы,ебутся все напропалую,но старики, конечно, правы,что врут про нравственность былую.

Близится, бесшумно возрастая,вязкая дремота в умилении,мыслей улетающая стаямашет мне крылами в отдалении.

Уверен я: в любые времена,во благе будет мир или в беде,но наши не сотрутся имена,поскольку не написаны нигде.

По мере личного сгораниядуше становятся яснейпустые хлопоты старанияпредугадать, что будет с ней.

Я очень тронут и польщёнвысоким Божьим покровительством,однако сильно истощёнсвоим ленивым долгожительством.

Чтобы сгинула злая хандраи душа организм разбудила,надо вслух удивиться с утра:как ты жив ещё, старый мудила?

Когда был молод и здоров,когда гулял с людьми лихими,я наломал немало дров —зато теперь топлю я ими.

Характер наших жизненных потерьпохож у всех ровесников вокруг,утраты наши – крупные теперь:обычно это близкий старый друг.