Искусство стареть (сборник)

Губерман Игорь Миронович

Сценарист, режиссёр и диспетчер,Бог жестокого полон азарта,и лишь выдохшись жизни под вечер,мы свободны, как битая карта.

Растает в шуме похоронпоследних слов пустая лесть,и тихо мне шепнёт Харон:– А фляжка где? Стаканы есть.

Чувствую угрюмое томление,глядя, как устроен белый свет,ведь и мы – природное явление:чуть

помельтешили – и привет.

Киснет вялое жизни течение,смесь привычки, докуки и долга,но и смерть – не ахти приключение,ибо это всерьёз и надолго.

Вижу я за годом годзаново и снова,что поживший идиотмягче молодого.

Пока не уснёшь, из былогоупрямо сочится звучание,доносится каждое слово,и слышится даже молчание.

Забавно мне, что время увяданияскукоживает нас весьма непросто,чертами благородного страданиято суку наделяя, то прохвоста.

Ровесник мой душой уныли прозябает в мудрой хмурости,зато блажен, кто сохранилв себе остатки юной дурости.

Мы к житейской приучены стуже,в нас от ветра и тьмы непрогляднойпроступила внутри и снаружиузловатость лозы виноградной.

Найдётся ли, кому нас помянуть,когда о нас забудут даже дети?Мне кажется, найдётся кто-нибудь,живущий на обочине в кювете.

Давно уже домашен мой ночлег,лучусь, покуда тлеет уголёк,и часто, недалёкий человек,от истины бываю недалёк.

В одинокую дудочку дуя,слаб душою и выпить не прочь,ни от Бога подачек не жду я,ни Ему не могу я помочь.

Моя уже хроническая праздность,владычица души моей и тела,корнями утекает в безобразностьтого, что сотворяют люди дела.

Тёртые, бывалые, кручёные,много повидавшие на свете,сделались мы крупные учёныев том, что знают с детства наши дети.

Нет, я на время не в обиде,что источилась жизни ось,я даже рад, что всё предвидел,но горько мне, что всё сбылось.

Былое нас так тешит не напрасно,фальшиво это мутное кино,но прошлое тем более прекрасно,чем более расплывчато оно.

В

какие упоительные далистремились мы, томлением пылая!А к возрасту, когда их повидали,увяла впечатлительность былая.

Тише теперь мы гуляем и пляшем,реже в судьбе виражи,даже иллюзии в возрасте нашемпризрачны, как миражи.

В тесное чистилище пустивгрешников заядлых и крутых,селят их на муки в коллективангелов, монахов и святых.

Теперь, когда я крепко стар,от мира стенкой отгорожен,мне божий глас народа сталдокучлив и пустопорожен.

Кормёжка служит нам отрадой,Бог за обжорство нас простит,ведь за кладбищенской оградойу нас исчезнет аппетит.

Года мои стремглав летели,и ныне – Бог тому свидетель —в субботу жизненной неделимоё безделье – добродетель.

А там и быт совсем другой —в местах, куда Харон доставит:то чёрт ударит кочергой,то ангел в жопу свечку вставит.

Ты ничего не обещаешь,но знаю: Ты меня простишь,ведь на вранье, что Ты прощаешь,основан Твой земной престиж.

Когда вокруг галдит семья,то муж, отец и дед,я тихо думаю, что яскорее жив, чем нет.

Время хворей и седин —очень тяжкая проверкаутлых банок от сардин,серых гильз от фейерверка.

Хоть пыл мой возрастом уменьшен,но я без понта и без фальшисмотрю на встречных юных женщинглазами теми же, что раньше.

Хотя проходит небольшойотрезок нашей биографии,хоть мы такие же душой —нас жутко старят фотографии.

Дряхлый турист повсеместнольётся густыми лавинами:старым развалинам лестновстретиться взглядом с руинами.

Старушке снятся дни погожиеиз текших много лет назад,когда кидались все прохожиепроситься к ней в нескучный сад.

Я вязну в тоскливых повторах,как будто плывут миражи;встречаются сутки, в которыхуже точно так же я жил.