Испытание временем
Шрифт:
Так вот она какая, эта мерзкая девчонка! Рот ее оскален, ноздри раздуваются, острые зубы блестят.
— Не смей! — кричу я ей над самым ухом. Она с тем же простодушием спрашивает:
— Кто? Мы?
— Да, «мы».
Я кладу ей руку на плечо, хочу уверить в моем миролюбии, убедить, что никто ее здесь не обидит, и снова острые зубы кусают меня. Оскаленный рот грозит защищаться. Взбешенный, я отталкиваю ее, и вдруг рука моя замирает, — девушка забинтована, и шея и грудь ее в марле.
В дверь стучатся прикладом.
Взволнованный Тихон приносит скорбную
— Махновцы ночью напали на Малую Виску, всех дочиста порубили и ограбили завод.
Малая Виска? Дайте очнуться, погодите, — ведь там Шпетнер с отрядом!
— Что ты, Тихон, сказал? Откуда ты знаешь?
Девушка уставилась на красноармейца, губы плотно сомкнуты, ничего оттуда не должно прорваться, платок одним краем соскользнул с плеч. Она спешит склонить голову, разговор словно не касается ее.
— Откуда я знаю? — глухо произносит Тихон. — С железнодорожного моста всю банду видно, она по Бобринской линии на Знаменку идет.
Я бегом направляюсь к мосту, девушка следует за мной. Тихон берет ее за руку и молча уводит с собой.
Глубоко внизу, под вокзальной площадью, блестят рельсы на солнце, и тянется рядом широкий шлях. В этот ранний час слишком шумно на нем, стучат тачанки, скачут верховые, и следует буйная толпа людей. Одни раздеты, другие в помещичьих бекешах, с винтовкой, кто с пулеметом на плечах. Идут нестройно, вразброд.
Убийцы Шпетнера празднуют победу! Они на радостях пьяны, хмельны от удачи. У каждого нож, омытый кровью, сабля с алым налетом и зазубрины до самого клинка.
Я спускаюсь под мост, взбираюсь на шлях, где прошло бандитское отребье, и спешу на Малую Виску.
Всего, три версты, а как труден путь. Препятствия встают на каждом шагу. Тени деревьев ложатся на шлях, и надо зорко следить, чтобы не споткнуться. Мне мерещится истерзанное тело Шпетнера на дороге.
Вот и Малая Виска. За вокзалом, во дворе станционного сторожа, толпа. Я протискиваюсь к настежь открытому амбару и вижу груду изрубленных тел… Кто-то сказал, что командир отряда спасся.
— Что вы сказали, товарищи, повторите! — подступаю я, взволнованный, к железнодорожнику в парусиновом балахоне. — Командир, говорите вы, жив?
Он видел, как махновцы стреляли в него. Его нашли потом раненым за околицей.
Шпетнер жив! Где больница? Прямо и влево? Я несусь как ошалелый по улице, по щербатым ступенькам, пугаю сестер, ищу врача.
— Как Шпетнер? Что с ним?
Они просят меня успокоиться, подождать, потерпеть. Ничего страшного, нужна маленькая операция, пуля застряла в животе.
— Вы не знаете, доктор, что это за парень! У меня было два друга, с одним мы расстались навсегда. Кроме Шпетнера, у меня никого не осталось. Подумайте, доктор, я обязан ему жизнью. Меня отправляли с отрядом сюда…
Отлично, прекрасно, это будет учтено. Больного спасут, немного терпения. Белый халат закрывает мне дорогу, не дает пройти к Шпетнеру, друзьям положено ждать в приемной.
— Простите, я никому не доверю друга, пусть это проделают у меня на глазах. Нельзя? Предрассудок! Теперь не старый режим, все можно!!
Больного кладут
Мне кажется, что под маской моя судьба, ей закрыли лицо, чтобы я себя не узнал. И боли, и движение ножа, и руки врача под желудком я чувствую в собственном теле.
Я снова на той же дороге, тени деревьев лежат на шляху, но нет больше препятствий. Перед глазами амбар, груда тел в алом озере крови и на операционном столе — мертвое тело друга… Шпетнера я им не прощу. Борьба так борьба, беспощадно жестокая, до последнего вздоха! Глядите, не кайтесь! Посмотрим, кто дрогнет!
* * *
Тихон приезжает из штаба армии, отводит меня в сторону и затевает длинный разговор. Он без разрешения захватил с собой девушку и сдал ее под расписку в штаб. Там ее обыскали, и нашли под бинтами донесения повстанцев. В них сообщалось о расположении штаба армии и вооруженных сил. Она везла материалы Григорьеву, спешила к съезду повстанцев в село Сентово. Двадцать седьмого июля махновско-григорьевский штаб собирает представителей трех губерний — Херсонской, Екатеринославской и Таврии.
— Вот тебе и девка! — закончил он. — Верить нельзя, товарищ командир!
Упрек заслуженный, но откуда у Тихона этот дар прозрения и твердость духа?
Опять неудача, врага проглядел, и какого… Где были мои глаза и чутье большевика? Так можно прозевать революцию. Не слишком ли часты промахи и ошибки? Не потому ли их так много, что нет меры моему воображению и вижу я не цель, а самого себя… так, кажется, говорил Мунька?
Шпетнер не упустил бы, он сразу почуял бы врага.
— Девку пустили в расход, — говорит Тихон. — Кусачая девка, пришлось руки вязать. Что делать голубке, надо спасаться. Так и не пикнула, молчком умерла.
Эта гибель не трогает меня, но и не рождает сомнений. Борьба без пощады, повторяю я себе, до последнего вздоха, до смерти. Посмотрим, кто дрогнет!
9
Мастер завода Эльворти Андрей Иванович Гордеев опять пришел к дочери Маше. Завидев его, красноармейцы разбрелись по углам: кто вдруг делом занялся, кто вовсе собрался уходить. Тихон обернулся к стене, опущенные веки закрыли ему свет. В последнее время с ним так часто бывает. Размышляет ли он или от мыслей спасается, кто его знает? Кудрявая Маша, секретарь комячейки и политрук отряда, сует руки в карманы и плюет. Она вскидывает плечами, топчется на месте и накручивает на палец курчавую прядь. Что за порядки, сердится она, в помещение отряда пускать посторонних людей! Лешка жует свою долгую жвачку, ждет с нетерпением: согласится ли Маша с отцом говорить или, как в тот раз, сбежит? Я роюсь в карманах, нахожу бумажку и деловито что-то рисую на ней.