Исследование Апокалипсиса

Антонян Юрий Миронович

Материя, мать Иисуса никоим образом не связана с хаосом и дикостью, как некоторые другие богини-матери, например Кибела. Христианский взгляд представляет ее как олицетворение чистоты, милосердия, любви, защиты. Она, собственно, есть продолжение своего сына, в духовном плане он породил ее и стал ее отцом.

Апокалипсис еще раз подчеркнул изначальное и неустранимое ничтожество человека перед Богом, то самое ничтожество, которое как-то стремились смягчить, даже значительно, предыдущие книги Нового Завета. Сделал это Христос, любящий и прощающий, противопоставивший свою этику ветхозаветным ценностям. Но прежнего Христа в Откровении нет, там вновь действует суровый и жестокий Бог, который не собирается никого прощать. Собственно, в Апокалипсисе Христос сливается с Яхве, поэтому во многих случаях очень трудно понять, кого из них имеет в виду автор (авторы) книги, кто из них действует.

Ничтожество

человека в Откровении определяется не только его греховной природой, проистекающей из первородного греха, но и тем, что он полное ничто по сравнению с могущественным небесным владыкой, который меняет по своему желанию землю и всю природу, насылает на человечество неисчислимые беды. Бог Апокалипсиса (Яхве с совокупностью с Христом или отдельно) ничем не отличается от Бога в Книге Иова. Человек обязан пасть прахом перед такой силой, и к Богу его должна приближать не любовь, которую так настойчиво насаждал Христос, а только страх. Вообще создается впечатление, что жертва Христа попросту была напрасной. Апокалиптическое соотношение между Богом и человеком может прочно обосновать в сердце последнего отчаяние, не имеющее ничего общего с тем отчаянием, о котором писал С. Кьеркегор и которое ведет к спасению.

В целом Откровение не оказало разрушающего влияния на христианскую этику по двум причинам: а) практически любой текст можно интерпретировать и комментировать так, чтобы скрыть нежелательнее концепции, представления или призывы; б) эта книга стоит особняком в христианстве, ей в богословской литературе сравнительно с иными новозаветными сочинениями уделено намного меньше внимания, на нее, конечно, никогда не ссылаются, когда речь идет о любви и милосердии. В определенном смысле богословие игнорирует Апокалипсис, но в дни катастроф и лишений его символы и образы используются весьма активно, но не богословием.

С. Л. Франк ставит, как он сам говорит, давнишний и неразрешимый в своей логически заостренной форме вопрос: подчинен ли Бог добру, — есть ли добро все вообще, что произвольно велит Бог, или, наоборот, Бог велит и может велеть только то, что уже в самом себе есть добро, — этот спор разрешается в живом религиозном и метафизическом опыте сознанием, что Бог изначала и есть Добро, здесь является нам не как абстрактное понятие и самодовлеющая, общая норма, а как совпадающее с самим живым Богом. В этом и состоит само существо религиозного сознания, руководимого только абстрактным понятием должного [51] .

51

См.: Франк C. Л. Реальность и человек. М., 1997. С. 323.

Неизвестно, Бога какой религии имел в виду Франк, скорее всего христианской, но и это не очень точно, поскольку в том же сочинении Франк называет подлинным Богом Христа, а значит есть еще как минимум один, хотя и неподлинный Бог. Христианская вера как религия богочеловечности наиболее явственно раскрывается в области морали, считал Франк. Он писал, что ближайшим образом святость человека открывается как святость «ближнего», другого, на чем основана заповедь любви к ближнему, обязанность помогать ему в материальной нужде. Но христианский смысл заповеди любви к ближнему этим отнюдь не исчерпывается. Самоотверженная помощь ближнему, просто как аскетическое упражнение в преодолении своего природного существа и развития своих сверхприродных духовных сил, есть порочно-фарисейская, антихристианская установка. Истинная любовь к ближнему есть, напротив, непосредственное усмотрение его святости, его богоподобия и богосродности — усмотрение, в силу которого мы должны бережно и внимательно относиться и к пленному тварному сосуду, содержащему эту святыню, т. е. к земным нуждам ближнего. Но это святое, богоподобное и богосродное существо человека есть одно и то же и в моем ближнем, и во мне самом [52] .

52

См.: Там же. С. 331.

Всегда была неразрешимой проблема греховности и несовершенства человека в соотношении со всемогуществом и с абсолютным совершенством творца, который не только создал его, но и направляет все его поступки, следовательно, несет ответственность за них. На первый взгляд, неразрешима и проблема жестоких расправ, чинимых, согласно Апокалипсису,

Христом, а то, что чрезмерно крут Яхве, — удивления уже давно не вызывает. Эта последняя проблема перестает порождать недоумение, если вспомнить, что человек давно пришел к выводу о значительной этической дистанции между собой и божеством. Он признал (об этом прямо говорится в Книге Иова), что к богам не применимы нравственные требования людей, боги руководствуются только своим моральным кодексом, а их решения и цели непостижимы для человеческого разумения. Боги (Яхве и вслед за ним Христос) ничем не ограничены в своих действиях, а поэтому к ним неприменимы нормы человеческой справедливости, они могут совершать поступки, безусловно, осуждаемые морально, не подпадая под юрисдикцию земного суда. Иными словами, нравственно недопустимое и психотравматичное вытесняется не только, например, в сновидения, но и в мифологию: так, древние греки разрешали богам инцест. Безграничное могущество и стремление поступать так, как человек желает, всегда были его неистребимой, хотя и неосуществимой потребностью.

Всеведение Бога заключается и в том, что только ему известно, почему имеет место в мире то, что порицается морально. Откровение распространило это всеведение и на Христа, подводя к тому, что христианство не только универсальная религия спасения, но спасение может быть обеспечено с помощью насилия. Люди окончательно приговорены терпеть его, равно как и порождаемое им страдание.

Откровение окончательно помещает человека между временем и вечностью, между гневом и милосердием, между убийством и любовью, между прощением и местью. Поэтому жизнь истинного христианина не может не быть двойственной, и трагической, и радостной. Эту дилемму нельзя разрешить по его сторону смерти, но христианам дан общий дар надежды на то, что придет конец существующему в мире злу, сам человек преобразится и наступят время всеобщего благоденствия. Смерть не только завершает боль и страхи этой жизни, но и грехи и пороки.

Эсхатологическая религия объясняет моральное зло в мире недоброй волей человека и его греховностью; иными словами, человек так понимает собственное несовершенство, перенося это свое понимание на мифологический уровень и с этой для него недостижимой этической высоты оценивая сам себя. Так простое чувство вины за сознательно совершенное зло превращается в религиозное чувство вины, неизменно связанное с божествами и обострением переживания ответственности перед ними. Собственно говоря, человек ставит себя в положение ребенка, который нарушил строгий запрет отца, чем вызвал его вполне справедливый гнев. Поэтому казни и страдания людей в Апокалипсисе оказываются вполне оправданными и этически обоснованными. Можно сказать, что Откровение призвано сохранять первобытный страх перед высшими силами, когда дикарь переживал панический ужас при ударе грома и блеске молнии. Идея Бога, возможно, состоит в том, чтобы держать человека в постоянном страхе.

Христианство нередко упрекают в том, что оно превратило религию любви и милосердия в проповедь безжалостного и жестокого отношения к человеку, в требование смирения перед злом и разрушением. Но причины подобных превращений ошибочно видят в практике религиозной жизни уже после победы христианства и не связывают с его священными текстами. На самом деле это не так, начало этим метаморфозам положено в самой Библии, а именно в Апокалипсисе, многие, слишком многие страницы которого дышат ненавистью и злобой. Истинный Христос умер до появления Откровения.

2. Новый образ Христа

Христос — совершенный человек, т. е. моральный и духовный эталон без каких-либо изъянов или темных сторон. Но так можно говорить о нем лишь только до Откровения Иоанна. В этой последней книге он приобретает реальные черты своего творца-человека: гневливость, раздражительность, стремление к лишению, агрессивность и прочие негативные личностные качества. Иными словами, он действительно становится человеческим сыном. С ним случается то же, что и с его отцом. Тот тоже вначале был вполне миролюбив, создал природу и людей, призывал их размножаться, но потом, постоянно общаясь с ними, понял, что без крутых расправ и даже казней не обойтись. Такой же путь прошел и Иисус, доапокалиптический Христос резко отличается от апокалиптического. Первый из них еще как бы не познал реальную жизнь, он наивен и весь во власти глобальных идей любви и милосердия, могущих изменить мир и человека; лишь эпизодически ему приходится признать, что без агрессии трудно добиться успеха. Он одновременно и пылкий юноша, и взрослый муж, понимающий, что необходимо изменить жизнь и дать людям надежду, однако надеется сделать это сугубо мирным путем.