Истина
Шрифт:
– Ну что? Замерзла? – приятельски кивнул Старый собаке, вылезшей из будки. – Ничего. Скоро будет тепло. Потерпи немножко. Скоро. Скоро. Сегодня ясно, солнце будет. Мне сегодня постричься надо сходить. Подмолодить. А может, не стоит? Надо
Старый накормил собаку, курам дал зерна и пошел в дом. И так каждый день – собака, куры… Одно и то же. Такова жизнь. Сколько миллионов лет ночь сменяется днем, день – ночью. Без постоянства нельзя. В постоянстве – уверенность в завтрашнем дне. Так понимал Старый постоянство. Он налил чай, сел за стол. Есть совсем не хотелось. Через силу Старый выпил чай, съел кусок хлеба с маслом. Если совсем ничего не есть, так можно и ноги протянуть раньше времени. Хоть корку хлеба надо съесть. А так с чего браться энергии? Потом Старый достал из буфета в комнате электробритву и встал перед зеркалом на кухне. Старый редко
Старый надел белую рубашку, джемпер и синие в полоску брюки. Нарядился. Старый давно уже ничего из одежды себе не покупал. Все было. Раньше много всего надо было. Особенно быстро снашивалась обувь. Теперь ничего не надо. Три пары туфлей в чулане лежали. Носить не сносить. Со стрижкой, конечно, можно было повременить. Не к спеху. Не зарос. Волосы росли медленно, были редкие. Можно было сходить к Сапуновой. Она постригла бы на дому. Женщина она была немолодая, на пенсии, раньше работала в парикмахерской. К ней многие ходили. Старый хотел, чтобы был одеколон, кресло, белая накидка, все чин чином, как у людей. Может, это была блажь? Может быть. Старый человек – чудной.
Парикмахерская была за военкоматом. Это недалеко. Старый еще некоторое время думал – идти, не идти. Волос был не длинный, если сзади только. Молодым он всегда коротко постригался. Идти, не идти? Собрался – значит, надо идти, негоже с полдороги поворачивать. Старый надел полушубок, шапку и вышел на улицу. Неприятно, точно стекло, хрустел, ломался под ногами в лужах лед. Было скользко. Старый шел осторожно, обходил все опасные места. Упасть – легко, встать – трудно. Да и торопиться было некуда – на тот свет если только. В прошлом году в это время снега почти не было.
Раз на раз не приходится. А может, солнце того… Старый читал в газете, что солнце постепенно остывает.
Вот и военкомат. Старый остановился передохнуть. Путь недолгий, а тяжело. Военкомат был все тот же, то же серое двухэтажное здание, та же вывеска с серыми буквами. Ничего не изменилось с того времени, когда Старый призывался на срочную службу. Даже не верилось. Столько лет прошло.
В парикмахерской все было по-новому. Каждый год что-нибудь да менялось. Были новые кресла, мебель. Стены сделаны под дерево. На стрижку была очередь. Старый не помнил такого, чтобы свободно было, без очереди. В очереди Старый был четвертым. Работали два мастера. Обе женщины, в белых халатах, как врачи. У окна стригла блондинка, совсем еще девчонка. Голосистая и с гонором. Огонь девка! Старый засмотрелся. Второй мастер была женщина в годах, чернявая, полная. Лицо круглое, глаза большие, навыкате. Звали ее Людмила. Так к ней обращалась девчонка. К Людмиле хотел попасть Старый. Как он хотел – так и получилось. Повезло. Везение – понятие относительное. Оно само не приходит, надо определенные усилия, толчок. Старый понимал, что как клиент не подарок. И причиной тому была старость, немощь. На негнущихся ногах Старый добрался до кресла, осторожно сел и в страхе, что Людмила откажется стричь, скажет «волос нет», втянул голову в плечи. Людмила взяла расческу, причесала. «Чего расчесывать? – сердился Старый. – Стригла бы сразу». Скоро Старый забыл о страхе, вспомнил старуху, молодое время. У Людмилы были такие же добрые руки, как у старухи. Нежные белые руки Людмилы, точно две большие птицы, порхали над головой. Чудно все это было как-то.
Старуха
В пятнадцать минут шестого он был уже в гараже, пока поставил машину – пять тридцать. Тридцать минут переработки. Раньше никак нельзя было: выходило ровно шесть рейсом, ни больше ни меньше. Начальник обещал оплатить.
Накрапывал дождь. От гаража до бытовок было метров 300. В бытовках уже никого не было, все помылись, ушли. Шкафы, шкафы… Большие и маленькие, старые и не очень, с амбарными замками и замочками. Пахло портянками и еще чем-то нехорошим. Слышно было, как капала в душевой вода, была открыта дверь. Бытовки были заводские, но мылись и рабочие из ПМК, лаборатории. Он брезгливо отодвинул ногой стоявшее в проходе ведро с водой, тут же лежала и половая тряпка, прошел к своему шкафу за № 16. Все шкафы были пронумерованы. Вот уж
Появилась старуха. Потянуло мочой. Недержание. Годы. Старуха поставила ведро опять в проход и стала мыть пол, тяжело вздыхая. «Обязательно надо ставить ведро в проход, другого места нет. Чего тут толкаться?» Он не стал ничего говорить старухе, разделся, взял мыло, мочалку и в трусах с перекинутым через плечо полотенцем зашлепал в душевую. Мужики ходили и нагишом. Дежурные как-то уже привыкли – раз-другой пристыдят для видимости. А что они могли сделать? Мужиков много, дежурная одна.
В сентябре будет три года, как он пришел из армии. Генка Волгин, одноклассник, уже женился, была дочь. Витька тоже женился. У Олега была невеста. А он все ходил один. И когда на работе кто-нибудь из мужиков нелестно отзывался о женщинах, ругал их, он сильно краснел, не понимал, как так можно: женщина – это все: верность, жаркие объятия, небо, солнце и первый поцелуй, он еще ни с кем не целовался; это святое… И он готов был жизнь отдать за это самое святое: страдать, мучиться, как в сериалах, и любить, любить, как никто еще не любил.
Он мылся в четвертой кабине, самая лучшая кабина в душевой, напор воды хороший. Скрипнула дверь – и опять старуха. Она набрала из бочки в ведро воды и облила пол. Вода в бочке была на случай аварии. НЗ. Чтобы мыть полы. Вчера опять не было воды, и рабочие мылись из бочки. Женщины ругались.
Старуха не уходила, все поливала пол, тяжело вздыхая. Как так можно, не понимал он, не одна ведь в душевой… Старуха убиралась. Это была ее работа. Он не мог заставить ее не мыть пол. Он уже помылся, старуха все не уходила. И вот наконец ушла. Что это было?! Не могла дождаться, когда в душевой никого не будет? Что за необходимость такая? Хотел бы он понять. А что было? Ничего и не было такого. А эта острая боль внизу живота и полуобморочное состояние?..
На следующий день все повторилось, только на этот раз он уже не прятался в кабинке, изредка выходил, показывался. Старуха все видела, не могла не видеть, за этим и приходила. А посмотреть было на что – он неплохо был сложен, до армии занимался самбо, и с эрекцией было все в порядке.
Прошла неделя, другая. Он давал себя рассмотреть, красовался. Завтра у старухи выходной. И вот ее смена. Ведро ее в проходе. Он его уже больше не отодвигал. Старухи не было. Он точно знал, что старухино дежурство. Отлучилась. Но сколько можно ждать? Может, заболела? Старый человек. А ведро? В душевой кто-то был, бежала вода, кто-то мылся. Это ни к чему. Свидетель. Он осторожно открыл дверь и, кажется, не вовремя –старуха стояла в углу с задранным халатом, шароваров не было. Он растерялся, да чего там – испугался. Уж как-то все неожиданно. Старуха, вздохнув, быстро привела себя в порядок. Он не помнил, как и помылся, в висках стучало, всего трясло. Он все понимал, не дурак.
Прошла неделя с того случая, он все никак не мог успокоиться. Старуха больше не задирала подол. Тут раз он мылся, старуха что-то подняла с пола, показывала: смотри. Он подошел. Старуха держала лезвие: вот, мол, бросают – и порезаться недолго. Кто зашел бы – разговоров было бы… Он еще раза два мылся со старухой, уже больше не прятался. Потом слесарь с ПМК припозднился, мылся. Старуха было сунулась в душевую, он ее отругал. Старуха пропала, вроде как не работала. И ведро в проходе уже не стояло. Может, приболела.
Он, в прошлом налоговый инспектор, в настоящем пенсионер, жалел, что все так получилось со старухой. Надо было уважить старуху. Что не уважил? Дурак был. Он дважды был женат и оба раза неудачно. От первого брака был сын, от второго тоже сын.
Старик и сказки
Раньше он много читал: жадный был до книг. Молодой был. Сейчас уже на пенсии, за 70. Худой. Около двух метров роста, седой. Лицо – гармошка. Старик. И одет он был по-стариковски, неряшливо: застиранная в большую серую клетку рубашка, трико – не лучше.