История четырех братьев. Годы сомнений и страстей
Шрифт:
Четырнадцатого сентября расширенное заседание Астраханского Совета решило передать всю власть в губернии Советам, организовать вооруженные рабочие дружины — Красную Гвардию, землю передать трудовому крестьянству, фабрики, заводы, промысла — рабочим. Накануне неведомые люди избили губернского комиссара от Временного правительства, и тот вскоре сбежал из города вместе с начальником губернской милиции, а члены Продовольственного комитета попрятались от гнева толпы на чужих квартирах. Те же неведомые люди в конце сентября начали громить государственные винные склады, однако военная секция Совета остановила погромы, навела порядок. Казачьи
Бурей пронеслась по городу весть о свержении Временного правительства. А потом стали приходить известия из Москвы, из других городов. Новая революция распространялась все шире. И имя Л е н и н отныне было у всех на устах.
В Астрахани все напряглось, словно перед последним отчаянным усилием. Радость и смех, плач, озабоченность перед неведомым завтра, горячий порыв и проклятия — разгорелись человеческие страсти.
На улицах покачивались в седлах казачьи разъезды. Гулко вышагивали, зорко осматриваясь, красногвардейские, солдатские и казацко-офицерские патрули. И одни горожане уклонялись от солдатского, другие — от казачьего патруля. Жизнь текла странно и беспокойно, водоворотами, и куда эти водовороты должны были совлечь?
Солдаты расквартированного в городе 156-го пехотного полка были на стороне рабочих. Командиром полка был выбран большевик.
Семнадцатого ноября в городе возник Центральный стачечный комитет. В конце месяца он объявил всеобщую забастовку в поддержку рабочей власти. В начале декабря под руководством большевиков при Астраханском Совете был создан Военно-революционный комитет. В Красной Гвардии к январю было пятьсот человек.
В городе стояла казачья бригада под командой полковника Аратовского. Бригаду составляли три казачьих полка, батарея, запасная сотня, отделение конского запаса, войсковые мастерские. И казна войскового круга была немалая: 700 тысяч рублей. В начале января казачьи разъезды по десять — двенадцать человек во главе с офицером появлялись на улицах регулярно. Это была угроза… А в город стекались за последние месяцы офицеры и враждебно настроенные к революции со всего Поволжья.
Астраханский Совет постановил конфисковать казну войскового круга, а Военно-революционный комитет — к 13 января разоружить офицеров и казачьи части. На 15 января назначен был первый губернский съезд Советов.
Казаки и офицеры наметили было выступление на 6 января. Они не были еще готовы и отложили… И однако в ночь на 12 января офицеры на улице зарубили командира роты порядка Астраханского Совета и выстрелом из пушки возвестили начало мятежа. Центральный стачечный комитет в тот же час гудками заводов и колокольным звоном призвал рабочих в Крепость и в порт. Военно-революционный комитет возглавил вооруженную борьбу против мятежников.
Николай Алексеевич Гуляев изредка появлялся дома вместе с Фонаревым, который ныне ходил перепоясанный пулеметными лентами и с наганом на боку, но больше пропадал в Крепости.
В один из ноябрьских дней Николай Алексеевич, немногословный, но быстрый в действиях, прикурив от зажигалки, осветившей его смуглые, обросшие щеки, большие чуть выпуклые глаза, сказал жене отрывисто:
— Сегодня освободи крайнюю комнату. Для Рабочего комитета.
Крайняя комната, самая большая в квартире, ранее сдавалась жильцам, а теперь пустовала. Она почти не отапливалась, и там стояли лишь два сундука, шкафчик да разные кадки, наполненные кислой капустой
В этом комитете народ толпился с утра до вечера. Приходили и старые, угрюмоватые рабочие, и молодые парни, толкавшие друг друга под локоть. Веранда содрогалась от стука сапог, а грязь не обмести было никаким веником. И сперва просто так ходили — в рваных шинелишках, в матросских бушлатах или штатских пальтишках, а вскоре стали появляться с винтовками, с пистолетами и гранатами за поясом, и соседи говорили: «Теперь мимо Дусиной веранды и проходить страшно». А мать думала: не на свою ли голову решилась она пустить этих людей?
На второй неделе января вдруг опустел Рабочий комитет в квартире Гуляевых. И отец вместе с Фонаревым ушел второпях, пообещав вернуться — и не вернулся, застрял в Крепости. А на рассвете на Артиллерийской, прячась за выступами домов, стояли казаки и офицеры, и вдоль улицы жужжали пули. День был морозный, синий, в такой день хотелось на волю!.. И как-то не верилось, что это война, и пришла она в каждый дом! Все переменилось неузнаваемо, враз. Возможно, и отец не думал, что все начнется этим зимним утром, если обещал заглянуть домой.
Несмотря на свист пуль, Гуляевы нет-нет и выбегут к калитке, хотя из окон квартиры вся улица была как на ладони.
В воротах, в подъездах жались фигурки в казачьих папахах, с винтовками в руках… Труден был путь к булочной, разве лишь перебежками доберешься, но на второй день боев булочная закрылась. Значит, не напрасно мать сделала запас муки, заготовила вяленой рыбы, овощей в кадках — предчувствие не обмануло ее.
По словам казаков, заходивших во двор, центр города был в их руках. Значит, почти все улицы, ведущие к Крепости, где оборонялись рабочие, заняты были казаками. Вот туда, к Крепости, и были обращены взгляды матери и братьев Гуляевых, туда же направлены и дула казачьих винтовок.
Улица пуста, затаилась. Откуда-то вдруг появился на площади перед Артиллерийской человек в потертом пальтишке с поднятым воротником, руки — в карманах. Один как есть на широкой площади, под высоким небом. Казаки, должно быть, в изумлении смотрели на него и не стреляли. А он вдруг, широко размахнувшись, метнул — граната разорвалась, снег подняло, казаки схватились за ружья, и человек в худой одежонке с поднятым воротником остался лежать на улице.
Из двух дворов выбежали казаки во главе с офицером, упали на одно колено и дали залп по бойницам Крепости. И врассыпную — назад. Этот прием они за день повторяли не раз. Но мертвого до самой ночи никто не убрал — опасно. Лютость с каждым часом возрастала с обеих сторон.
Санька стал рваться к Крепости, но мать повисла на его плечах:
— Не пущу! Не пущу! Отец не велел! Рано тебе!..
Был предвечерний час, когда разлетелись вдребезги стекла в пустой комнате, где недавно заседал Рабочий комитет.
— Это с Горкиного двора стреляли, — сказал Алексей, — это их Горка навел.
Мать возразила:
— Они, поди, и без его подсказки знают.
А вскоре пуля ударила в голландскую печь, у которой мать грелась по вечерам. И над изголовьем кровати, на которой спали Алексей с Володькой, две пули просвистели, завязнув в стене. Сквозь разбитое окно хлынул морозный воздух, мать кинулась закрывать пробоину одеялом.