История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1
Шрифт:
Дтство Блинскаго.
Одинокій, замкнутый въ себ росъ Блинскій въ родной семь, рано научившись относиться сознательно къ окружающей его жизни. Первоначальное образованіе получилъ онъ въ уздномъ училищ въ г. Чембар (Пензенской губ.), гд выдлился изъ среды товарищей своимъ развитіемъ и начитанностью. Въ семь родной Блинскій чувствовалъ себя тяжело: нищета, злоба, взаимные укоры и общее недовольство царили тамъ; ребенку приходилось выносить иногда даже незаслуженные побои отъ пьянаго отца; это возмущало его не по лтамъ развитое самолюбіе и отталкивало отъ семьи, гд царилъ произволъ.
Литературныя вкусы Блинскаго въ юности.
Продолжалъ онъ свое образованіе въ Пензенской гимназіи. Здсь онъ сблизился съ учителемъ естественной исторіи Поповымъ, который отнесся къ нему сердечно и давалъ ему книги изъ своей большой библіотеки. Гимназіи Блинскій не кончилъ: бросилъ ее посщать и, оставивъ ее, онъ держалъ экзаменъ прямо въ университетъ. Уже въ это время ранней юности увлекся онъ романтизмомъ — Жуковскій, Марлинскій, Шиллеръ, Радклиффъ были его любимыми писателяии, — вмст съ юными своими
Блинскій въ университет Драма "Дмитрій Калининъ". Кружокъ Станкевича.
Въ 1824 году, выдержавъ экзаиенъ, Блинскій поступилъ въ Moсковскій университетъ на словесный факультетъ. Здсь онъ увлекся только Надеждинымъ, который знакомилъ своихъ слушателей съ нмецкими философскими системами, особенно пропагандируя міросозерцаніе Шеллинга. Въ университет Блинскій пробылъ только три года, — онъ не ужился съ тяжелымъ режимомъ, которымъ обставлена была тогда жизнь «казеннокоштныхъ» студентовъ въ Московскомъ университет; кром того, запутался онъ въ одной студенческой исторіи и, наконецъ, провинился тмъ, что сочинилъ драму "Дмитрій Калининъ", которая представляетъ собой очень рзкій протестъ противъ крпостного права. [184] Драма, своимъ страстнымъ либерализмомъ, произвела на товарищей Блинскаго сильное впечатлніе. Онъ имлъ наивность представить ее въ цензурный комитетъ, состоявшій тогда изъ профессоровъ университета. Когда открылось, что сочинитель драиы «казеннокоштный» студентъ Блинскій, уже неоднократно навлекавшій на себя гнвъ ближайшаго начальства самостоятельностью своихъ мыслей и поведенія, онъ былъ исключенъ "за неаккуратное посщееіе лекцій" и "по ограниченности способностей". Ничего не далъ Блинскому самъ университетъ, но зато тамъ Блинскій сблизился съ кружкомъ Станкевича. Юноши-участники кружка чтеніемъ и бесдами усердно восполняли недостатки тогдашняго университетскаго образованія. Особенно увлекались они нмецкой философіей Шеллинга, потомъ Гегеля; изучали всемірныя литературы, разрабатывали вопросы эстетики и исторіи философіи. Блинскій всей душой отдался этому кружковому самообразованію, и сразу выдлился въ обществ друзей своимъ умомъ, своей страствой жаждой знанія.
184
Bсe это время, до сближенія со Станкевичемь, онъ былъ «либераломъ» и, по его словамъ, "былъ полонъ героическихъ стремленій, горячо ненавидлъ существовавшій общественный строй, въ то же время мучительно сознавалъ себя нулемъ"
Блинскій былъ сильно смущенъ своимъ изгнаніемъ изъ университета; онъ даже долго не ршался сообщить домой о своей неудач. Крайняя нужда надвинулась на него: и вотъ недоучившійся студентъ, ради куска хлба, бгаетъ по грошовымъ урокамъ, берется за переводы бульварныхъ романовъ и пр.
Первые литературные опыты. Семейныя отношенія.
Сближеніе съ Надеждинымъ приводитъ его къ журналистик; онъ длается переводчикомъ съ французскаго въ журналахъ своего бывшаго профессора: "Телескоп" и "Молв"; переводилъ онъ всякую мелочь, — краткія газетныя сообщенія, анекдотцы. Въ семь дла шли все хуже и хуже, и Блинскому приходилось постоянно вмшиваться въ жизнь родителей, заступаться за братьевъ, хлопотать объ ихъ судьб. Его поддерживала только дружба съ Станкевичемъ и другими членами этого кружка, — людьми, "отборными по уму, образованности, талантамъ и благородству чувствъ", — какъ онъ характеризовалъ ихъ въ одномъ письм.
Значеніе кружка Станкевича въ жизни Блинскаго. Вліяніе нмецкой философіи на убжденія Блинскаго.
Отъ нихъ позаимствовался Блинскій своими знаніями нмецкой философіи, знаніемъ философскихъ теорій эстетики и исторіи. Мы видли уже, что вс эти теоріи и y Шеллинга, и y Гегеля отличались крайней отвлеченностью. Уровавъ въ нихъ, и Блинскій, и его друзья стали мыслить отвлеченно, — отъ жизни русской они ушли въ идеальныя умозрительныя построенія, — и вотъ юношескій либерализмъ Блинскаго, только что навлекшій ему большую непріятность, сталъ безслдно вывтриваться. Недавно еще Шиллеръ, благородный защитникъ правъ угнетеннаго человчества, былъ для него «богомъ», — теперь Блинскій отвернулся отъ него съ тою ршительностью и безповоротностью, на которую былъ способенъ только онъ. Теперь онъ превозносилъ Пушкина, Гёте, Шекспира за то, что т, якобы, стояли вн мелочей будничной жизни, что они съ олимпійскимъ величіемъ созерцали вчную красоту, и только ей одной служили въ своихъ міровыхъ созданіяхъ.
"Пуще всего оставь политику и бойся всякаго политическаго вліянія на свой образъ мысли! Люби добро, — и тогда ты будешь необходимо полезенъ своему отечеству, не думая и не стараясь быть ему полезнымъ", — писалъ въ одномъ письм юноша Блинскій, покоренный идеалами отвлеченнаго прекраснодушія. "Если бы каждый изъ индивидовъ, составляющихъ Россію, путемъ любви дошелъ до совершенства, — тогда Россія, безъ всякой политики, сдлалась бы счастливйшею страною въ мір. Просвщевіе — вотъ путь ея къ счастью". Въ другомъ письм онъ пишетъ, что политическія движенія французовъ для Россіи ненужны: каждый народъ иметъ свой смыслъ, свое значеніе, свой путь. Постепенность развитія — залогъ истиннаго прогресса: "правда, говоритъ онъ, мы еще не имемъ правъ, мы еще рабы, если угодно, но это оттого, что мы еще должны быть рабами.
Онъ самъ потомъ говорилъ, что отъ этихъ идей тогда "освирплъ, опьянлъ", разсыпалъ "неистовыя проклятія" на благороднаго Шиллера за то, что тотъ призывалъ борьбой защищать права человчества: "я сорвался съ цпи и побжалъ благимъ матомъ" — разсказываетъ Блинскій. Когда онъ познакомился съ гегелевской "философіей религіи" и «права», усвоилъ себ его историческое міросозерцаніе — онъ вс эти идеи принялъ открытой душой — по его словамъ: "новый міръ" ему открылся…
"Все дйствительное разумно".
"Сила есть право — и право есть сила", — писалъ онъ. "Нтъ, не могу описать теб, съ какимъ чувствомъ услышалъ я эти слова — это было освобожденіе! Я понялъ идею паденія царствъ, законность завоевателей! я понялъ, что нтъ дикой матеріальной силы, нтъ владычества штыка и меча, нтъ произвола, нтъ случайности! — и кончилась моя опека надъ родомъ человческимъ, и значеніе моего отечества предстало мн въ новомъ вид… Слово "дйствительность" сдлалось для меня равнозначительно слову «Богъ»… Это и былъ тотъ моментъ, когда Блинскій увровалъ, что все дйствительное разумно. "Я гляжу на дйствительность, говоритъ онъ, столь презираемую прежде мною, и трепещу таинственнынъ восторгомъ, сознавая ея разумность". По его словамъ, онъ сближается теперь даже съ пошляками, — "мн уже не душно въ ихъ кругу, они уже интересны для меня объективно" — "всякій правъ и никто не виноватъ; нтъ ошибочныхъ мнній, a есть моменты духа. Ето развивается, тотъ интересенъ каждую минуту, даже во всхъ своихъ уклоненіяхъ отъ истины"; "требуя отъ каждаго именно только того, чего отъ него можно требовать, я получаю отъ него одно хорошее и ничего худого… Надо по вншности своей походить на всхъ!" говоритъ онъ, покоренный «фаталистическимъ» ученіемъ Гегеля, который личности, герою, единиц мало отводитъ мста въ исторіи, a массу, толпу — длаетъ основой міровой эволюціи.
"Чистое искусство".
Увлекается теперь Блинскій "чистымъ искусствомъ". Одинъ изъ его друзей, Панаевъ, такъ характеризуетъ его: "Увлекшись толкованіями гегелевой философіи и знаменитою формулою, извлеченною изъ этой философіи, что все дйствительное разумно", — Блинскій проповдывалъ о примиреніи въ жизни и искусств. Онъ дошелъ до того (крайности были въ его натур!), что всякій общественный протестъ казался ему преступленіемъ, насиліемъ… Онъ съ презрніемъ отзывался о французскихъ энциклопедистахъ XVIII столтія, о критикахъ, не признававшихъ теоріи "искусства для искусства", о писателяхъ, стремившихся къ новой жизни, къ общественному обновленію; онъ съ особеннымъ негодованіемъ и ожесточеніемъ отзывался о Жоржъ-Зандъ. Искусство составляло для него какой-то высшіе, отдльный міръ, замкнутый въ самомъ себ, занимающійся только вчными истинами и не имвшій никакой связи съ нашими житейскими дрязгами и мелочами… Истинными художниками почиталъ онъ только тхъ, которые творили безсознательно. Къ такимъ причислялись Гомеръ, Шекспиръ и Гёге. Шиллеръ не подходилъ къ этому воззрнію, и Блинскій, нкогда восторгавшійся имъ, охлаждался къ нему по мр проникновенія своею новою теоріею".
Журнальная дятельность Блинскаго.
Вс эти новыя знанія Блинскій приложилъ скоро къ длу. Въ это время его участіе въ журналахъ длалось все боле серьезнымъ, в въ 1834 году, черезъ два года посл изгнанія взъ университета, печатаетъ онъ свою большую критическую статью "Литературныя мечтанія". Здсь онъ широко примняетъ и свои философскіе взгляды, и свои знанія русской литературы. Съ этой работы начинается серьезная литературная дятельность Блинскаго. Этой дятельностью онъ добываетъ себ средства къ существованію, подвергая свою судьбу каждый день тмъ случайностямъ, которыя въ то суровое время мшали свободному существованію русской журналистики. Посл напечатанія писемъ Чаадаева журналъ Надеждина «Телескопъ», которымъ жилъ Блинскій, оказывается закрытымъ; юному критику приходилось искать новаго источника доходовъ. Но философъ, признавшій, что "все дйствительное разумно, еще не унывалъ, — онъ пожилъ въ деревн своего друга Бакунина, побывалъ на Кавказ. Ненадолго онъ устроился, было, въ "Московскомъ Наблюдател", но и этотъ журналъ оказался недолговчнымъ, и Блинскому приходилось пользоваться поддержкой друзей — В. Боткина, К. Аксакова, Ефремова. "И именно въ эти тяжкіе годы Блинскій жиль стремленіями къ "абсолютной жизни", теоретически доказывалъ «разумную», «прекрасную» дйствительность" (Пыпинъ).