«Ивановский миф» и литература
Шрифт:
Именно Воронский, возглавляя газету «Рабочий край», сделал ее одной из лучших провинциальных газет советской России. Ярко выраженный в ней литературный уклон придавал газете особый культурный шарм. Большинство членов редакции «Рабочего края» составляли поэты, литераторы: М. Д. Артамонов (секретарь), А. Е. Ноздрин (выпускающий), Д. Н. Семеновский, И. И. Жижин, С. А. Селянин, А. А. Баркова.
Поэтическое объединение, созданное при газете, возглавляемой Воронским, стало центром литературной жизни «красной губернии». Сюда стремились поэты из областной глубинки: Н. Смирнов, А. Сумароков, Е. Вихрев и др. Воронский совместно с литераторами-рабкраевцами был инициатором создания таких литературных сборников и альманахов, как «Крылья свободы» (1919), «Красная улица», «Сноп» (1920), «Взмах» (1921) и т. д. Следует заметить, что и после отъезда Александра Константиновича из Иванова роль газеты «Рабочий край» в литературной жизни области оставалась весьма высокой, что свидетельствовало о прочности культурного основания, заложенного такими людьми, как Воронский.
Его
Словно подтверждая эту мысль Луначарского, Д. Семеновский вспоминал: «Несмотря на грозовые годы гражданской войны, в Иванове росла волна культурного подъема. В дни, когда истощенные ткачи с красными знаменами уходили навстречу боям, когда от захваченного мятежниками Ярославля доносился гул артиллеристской канонады, в Иванове сложилась группа советских писателей. Обращаясь к текстильному городу, поэт Иван Жижин сказал:
177
См. статью Д. Семеновского (под псевдонимом Д. С.) «М. Горький — об ивановских поэтах», где, в частности, говорилось: «По словам А. Барковой, он (Луначарский) удивлялся, почему промышленный, немузыкальный Ив-Вознесенск с приходом революции превратился в поэтические Афины». (Приложение к газете «Рабочий край». 1928. № 6. С. 3.).
На ивановском „Парнасе“ встретились деревенские парни, кухаркины дети, бывшие солдаты, старые и молодые рабочие. Собираясь в нетопленной комнате, поэты грелись кипятком с сахарином, читали стихи. В стихах было немало сора, но попадались и крупинки золота» [178] .
В статье «Песни северного рабочего края» (1921), и по сей день остающейся лучшей критической работой о поэзии ивановцев 20-х годов, Воронский подчеркивал, что их творчество представляет «подлинный рабоче-крестьянский демос». «Это, — писал критик, — большой поэтический выводок, вскормленный полями, рабочей околицей и гулом фабрик. Факт примечательный, о котором нужно знать всей мыслящей Советской России.
178
Дм. Семеновский. А. М. Горький: Письма и встречи. Иваново, 1961. С. 103.
Он свидетельствует еще раз, что в нашем народе, в недрах его таятся большие духовные богатства и что не напрасны наши надежды, что на смену литературе старых господствовавших классов трудящиеся смогут выдвинуть своих поэтов, романистов, художников» [179] . И далее Воронский, обращаясь к творчеству отдельных ивановских поэтов, пишет об особой романтичекой ноте поэтического творчества ивановцев: «В полевых песнях Артамонова, в молитвах-песнопениях Семеновского, в мужицких думах Семина, в стихах Сумарокова и других — боль человеческой души, отравленной городом, оторванной от лесов, приволья степей, тоска искривленного человека по жизни, где нужны не только бетон и сталь, но и цветы, много воздуха, неба, вольного ветра. В этой тяге, в этой тоске и жажде есть своя правда» [180] .
179
Воронский А. Литературно-критические статьи. М., 1963. С. 54.
180
Там же. С. 17.
Воронский, и это очень важно, не выпрямлял поэзию ивановцев, не подтягивал ее к какому-то определенному идеологическому догмату. Для него была важна творческая «самость» ивановцев. «Птенцы гнезда Воронского» отвечали за все это своему лидеру душевной признательностью.
Открытый лоб и взгляд такой холодный. Но кровью звездной сердце влито в мозг. В душе — вся скорбь и горький плач народный Любовью солнечной расплавлены, как воск. Политик и поэт, строитель и философ, Он сердцем добр, а волей тверд и смел, И кажется, что нет таких утесов, Где б он о судьбах Руси не скорбел.Таким предстает Воронский в стихотворном портрете И. Жижина.
Об органике творческого климата, царившего в литературном объединении, возникшем при Воронском, говорят воспоминания членов «кружка настоящих пролетарских поэтов». Приведем отрывок из очерка С. Селянина, где изображено одно из
Встряхивая волосами, горячится Иван Жижин, невозмутимо сидит и слегка улыбается Дм. Семеновский, самоуверенно доказывает что-то Тимонин (А. Сосновский), запальчиво и веско возражает жизнелюб Авенир Ноздрин, ехидничает Анна Баркова. А в стороне, в уголке огромного белого дивана, кто-то уже вносит в блокнот для завтрашнего газетного отчета о вечере.
Позднее каждый литературный вторник посвящался произведениям одного ивановского поэта. Он читал свои стихи по рукописи, приготовившись к беспристрастной, но суровой критике. Иногда во время обмена мнениями среди собравшихся путешествовал „Пустослов“ — редакционный журнал ехидной сатиры и юмора. Наспех рисовались в нем словесные и художественные карикатуры участников вечера. Почти никто не мог избежать „Пустослова“» [181] .
Но о «Пустослове» надо сказать особо.
181
Селянин С. Поэзия в газете // Рабочий край. 1924. 5 сентября.
Рукописный юмористическо-сатирический журнал «Пустослов» [182] , выпускаемый в 20-е годы журналистами «Рабочего края», как бы сейчас сказали, на правах самиздата, имеет судьбу легендарную. По нашим данным, было выпущено три номера «Пустослова». Первый — в 1921 году. Второй, предположительно, — в 1925. Третий — в 1926–1927-х годах. В середине 30-х годов, в разгар массовых репрессий, о «Пустослове» приказано было забыть. Только в конце 1980-х годов о нем снова вспомнили. И как! В апреле 1989 года в Ивановском государственном университете произошла торжественная акция передачи «Пустослова» (1926–1927) из стен местного КГБ в университетский местный музей. Оказывается, этот выпуск «Пустослова» фигурировал в качестве «вещдока» в следственном деле бывшего редактора «Рабочего края» Т. Н. Лешукова, острого журналиста и страстного коллекционера, арестованного в 1949 году. Укрывательство «контрреволюционного» «Пустослова» был одним из пунктов обвинения строптивого редактора.
182
См. о «Пустослове»: Таганов Л. Вольнодумец по имени «Пустослов» // Рабочий край. 1989. 3 сентября; Таганов Л. Похвала «Пустослову» // Рабочий край. 1994. 20 июля; Таганов Л., Синохина И. Следствие по делу «Пустослова» // Волга. 1997. № 5–6.
Итак, один из «Пустословов» был арестован. Через пять лет после выхода на волю этого журнала объявился и первый «Пустослов». Его передал в тот же литературный музей С. А. Селянин. Семьдесят четыре года он находился в доме Сергея Алексеевича. И вот наконец-то вышел из подполья. До сих пор неизвестно местонахождение промежуточного «Пустослова».
Что сделало «Пустослов» опальным журналом? В первую очередь, сам вольный дух его, личностная раскованность журналистов-литераторов «Рабочего края», поощряемая А. К. Воронским и следующими за ним редакторами: В. А. Смирновым, В. Н. Павловым, М. З. Мануильским [183] . Впрочем, одно упоминание имени «троцкиста» Воронского на страницах «Пустослова» уже само по себе было криминалом.
183
Правда, в этом ряду редакторов значится и весьма одиозная фигура О. С. Литовского, который редактировал «Рабочий край» с осени 1923 по осень 1925 года. Ему претил вольный литературный стиль газеты, поощряемый Воронским. Отношение к нему ивановцев выразилось в такой эпиграмме А. Ноздрина:
О Литовский, о Литовский, У тебя тон хлестаковский. Для таких, как ты, наш щеголь, Нужен новый, красный Гоголь.(Ноздрин А. Дневники. Двадцатые годы. С. 48). Гоголь, хотя и не совсем красный, нашелся. Им оказался М. А. Булгаков, изобразивший Литовского в романе «Мастер и Маргарита» под именем критика Латунского.
«Домашняя книга» журналистов «Рабочего края» противоречит представлениям о политической ангажированности поэтов, входивших в кружок «настоящих пролетарских поэтов». Показательно в этом плане предисловие к первому номеру «Пустослова», написанное в то время, когда происходил поиск названия журнала: «Эту книгу без названия можно назвать по-разному: „Наше копыто“, „Чертополох“, „Книга-раздвига“, „Книга на цепи“, „Колокольня слов“ и т. д. И каждое из этих названий в некоторой степени будет ее характеризовать. Каждый уже поднимает свое копыто, целясь и думая, в кого бы ударить, каждый уже собрал кое-какие репейники чертополоха, чтобы занести сюда, в эту „Книгу на цепи“, которая потому и на цепи, что может кое-кого укусить ядом своего острословия; подобно колокольне, эта „колокольня слов“ пробудит в душе новые чувства, а сказанное здесь рассеется во мгле времени и растает, как тает после заутрени колокольный звон… Да здравствуют все цвета и оттенки, все чувства и настроения, все это равноценно, ибо все изломы души и капризы ее достойны внимания».