«Ивановский миф» и литература
Шрифт:
Редакция «Пустослова» именовала себя издательством «Шайка разбойников». Каждый из членов редакции имел свой псевдоним, соответствующий карнавальной направленности журнала: атаман — дед Ноздря (А. Ноздрин), есаул — Митя Блаженный (Д. Семеновский); бандиты: Мишель д’Артаньянов (М. Артамонов), Инесса Баркова (А. Баркова), Александр Имаженьянц (И. Жижин), Сергей Селян-Плясунский (С. Селянин), Васька Медный Кит (В. Смирнов), Ванька Куб (И. Майоров).
«Пустослов» был наполнен эпиграммами, пародиями, маленькими фельетонами, порой небезобидными в политическом отношении. Вот, например, маленький рассказик Д. Семеновского «Попугай-пропагандист». Здесь повествуется о том, как некий Волисполком в имении быв. князя Сиялова захватил в числе других вещей попугая. И через некоторое время попугай усвоил «самым великолепнейшим образом» множество популярных лозунгов,
— Не трудящийся да не ест!
— Вся власть — Советам!
— В единстве — сила!
— Смерть мировой буржуазии!
— Освобождение рабочих — дело самих рабочих!
Далее происходит следующее: «Предприимчивый Волисполком во главе с председателем Иваном Мокровым (слава тебе, честный труженик!) решил использовать попугая в агитационных целях и послал его в наиболее темные и несознательные углы Тьфутараканского уезда. Результат получился поразительный!
Через месяц Тьфутараканский укопарт насчитывал столько членов, сколько числится жителей Тьфутараканского уезда (по последней переписи)».
Рассказик Семеновского имел подзаголовок «Красная быль» и целил в «мертвый» большевизм. Он был и своего рода пародией на газетные публикации в коммунистической прессе, посвященные «нашим достижениям».
Таких язвительных материалов в «Пустослове» было немало. Причем порой не надо было и пародий, чтобы представить абсурдность того или иного явления. Следовало просто «вырезать», обвести рамочкой тот или иной текст, рисунок, и этого было достаточно для создания сатирического эффекта, который впоследствии вполне потянет на 58 статью (антисоветская пропаганда).
Например, в «Пустослове»-1926 была помещена обложка губкомовского журнала «На ленинском пути». На ней изображена кирпичная стена с зарешеченным окном, из которого протянута рука с белым платком. Сопоставление названия журнала с картинкой невольно заставляло думать о тернистости выбранного пути. А стихи местной комсомолки, помещенные здесь же, не только являли пример стихотворного графоманства, но и идиотизм самого мироощущения идейного молодняка:
Бьет новой жизненной культуры Фонтан безоблачных дождей, А люди — каменные горы — Родят храбрейших столь вождей…Но были в «Пустослове» и лирические, и лиро-патетические материалы. Посвящались они отъезду Воронского в Москву. Рабкраевцы чувствовали, что с ним кончается важный этап в развитии ивановской литературы. М. Артамонов поместил тогда на страницах «Пустослова» такие стихи:
Редеет семья трудовая, За далью-печалью дневной Тропинка легла золотая К неведомой жизни иной. Иные настанут мгновенья, Но сердце в незнаемый час, В минуту тревог и волненья, Быть может, напомнит о нас. И как не печалиться, зная, Что врозь разошлися пути? Страницу в историю края Не каждый сумеет внести.Отъезд Воронского породил в ивановской литературе то, что можно назвать «московским синдромом». Самые талантливые рабкраевцы засобирались вслед за любимым писателем в Москву, согласно одному из стихотворных опусов, написанному в дни прощания с Воронским и помещенному в конце «Пустослова-1921»:
Вот на проводах тесный собрался кружок. А у многих ведь в сердце, как младенчик, толкается Та же мечта и манит тот же невидимка-рожок В Москву, где душа растет и в духоте не мается.Москва как символ растущей души ивановцев. Как это похоже на мечтания чеховских сестер!
Они чувствовали в себе талант, творческую силу. Казалось, только бы преодолеть ограниченность провинциального существования, прорваться в столицу, где сосредоточены все культурные ценности, где ширится и полнится духовная мощь народа, и тогда…
В конце концов некоторые из ивановцев в Москву попали. Но сбылись ли их мечты? Получили ли они от Москвы то,
Часто оказывалось так: лучшее, что было написано переехавшими из Иванова в Москву писателями, относится именно к ивановской поре их жизни. Была, видимо, какая-то магия в Красном Манчестере 20-х годов, способствующая реализации творческого потенциала личности. Ярким примером становится здесь судьба Николая Ивановича Колоколова (1897–1933).
Колоколов прожил в Иванове с 1921-го по 1928 год. Уроженец Владимирской губернии (родился в селе Выползова Слободка Переславль-Залесского уезда в семье священника), Колоколов сумел многое познать в «доивановский» период жизни. Окончив Переславское духовное училище, Колоколов поступил во Владимирскую духовную семинарию, мечтая после ее окончания поступить в университет. Но семинарию не окончил: был выгнан из нее с «волчьим билетом» за участие в забастовке учащихся против начальства (та же участь постигла Д. Н. Семеновского, учившегося в той же семинарии одновременно с Колоколовым). Продолжил Николай Иванович образование в легендарном народном университете Шанявского, где подружился с Сергеем Есениным. Далее — окопы Первой мировой войны. После госпиталя возвратился в родные края. Активно занялся литературной деятельностью. В 1920 году в Москве вышла первая книга Колоколова — поэтический сборник «Стихотворения», оставшийся незамеченным критикой.
С приездом в Иваново происходит значительное событие в личной жизни Колоколова: его женой становится племянница Авенира Ноздрина — Елена Михайловна. Быстро оказывается Николай Иванович своим в местной журналистской и литературной среде. Сотрудничает с газетами «Рабочий край», «Смычка». Возглавляет литературную группу «Встреча». Здесь тесно общается с людьми, которые станут для него самыми близкими друзьями. Это, прежде всего, Дмитрий Семеновский, которого Колоколов знал еще в пору учебы в духовной семинарии. Это и Ефим Вихрев, работавший в одно время с Николаем Ивановичем в «Рабочем крае». По-родственному близок стал Колоколову Авенир Ноздрин. Главное же — в Иванове открываются лучшие стороны литературного дарования Колоколова.
Сначала он заявляет о себе как незаурядный поэт, со своим особым мироощущением, со своим поэтическим почерком. В лучших стихах Колоколова, вошедших в книгу «Земля и тело» (М., 1923), привлекает особая языческая сила. Поэт уверен, что человек был и остается частью природы и, как бы сказал Есенин, открытие в душе «узловой завязи» природного и человеческого составляет миг земного счастья.
В желтом зное — желтые пчелы. В ульях — желтый и теплый мед. С елей льются, желтея, смолы. Желт песок у озерных вод. Медом пьяным июль настоян. Медом пахнет в тяжелой ржи. Знойно-сладкое и густое Плещет в русла упругих жил. И в крови — не поют ли пчелы? И не медом ли влажен рот? Мед и смолы… Лучи и смолы… Смоляной и медовый пот… Полдень сладко туманит бредом. Явь одета в янтарный сон. Лето медом, медвяным светом Наплывает со всех сторон. Счастье, счастье мое земное! Пить тебя — не испить до дна. Медоносным, душистым зноем Грудь, как улей, полна, хмельна.