«Ивановский миф» и литература

Таганов Леонид Николаевич

Семеновский в пору создания «Захолустья» вполне мог бы подписаться под такими эпистолярными откровениями Есенина: «Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого. Ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал, а определенный и нарочитый, как какой-нибудь остров Елены, без славы и без мечтаний. Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений» (1920) [251] . Или из более позднего письма (февраль 1923 г.), посланного А. Кусикову из Америки: «Сандро, Сандро! Тоска смертная, невыносимая, чую себя здесь чужим и ненужным, а как вспомню про Россию, вспомню, что ждет меня там, так и возвращаться не хочется. Если б я был один, если б не было сестер, то плюнул бы на все и уехал бы в Африку или еще куда-нибудь. Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть <…> Я перестаю понимать, к какой

революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по-видимому, в нас скрывается какой-нибудь ноябрь…» [252] .

251

Есенин С. Полн. собр. соч. в 7 т. М., 1999. Т. 6. С. 116.

252

Там же. С. 154.

«Какой-нибудь ноябрь» и определяет взаимоотношения лирического героя Семеновского второй половины 20-х годов с городом, в котором он живет. И все-таки даже в самые черные дни он не изменяет убеждению, что в мире всегда были и остаются главными духовными ценностями любовь и милосердие. Но они и сегодня видимы не всем. Более того, «град Китеж», истинная красота стали еще потаенней и открываются лишь ищущему гармонии сердцу. Открываются наедине с природой, которая, несмотря ни на что, хранит в себе софийное начало жизни. Вот почему так светлы и грустны одновременно лирические пейзажи Семеновского, лучшие из которых заставляют вспомнить гениального Тютчева,

Не то, что мните вы, природа: Не слепок, не бездушный лик — В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык.

Чем интимней отношения поэта с природой, тем больше надежда на «светлую тайну возрождения», открытую Семеновским еще в юности:

Над полем лоза розовеет, Дымится апрельская таль. Виденьями юности веет Минувшая зыбкая даль. Ау, моя молодость! Где ты? Растаяла в снах, в забытьи. Как смутные звоны, распеты Туманные годы мои. Качает сережками ива, Синеет апрельская таль, — И грустно душе, и счастлива Весенняя радость-печаль.

(«Ау», 1925)

И еще одно поддерживало Семеновского в трудное для него время. Поддерживала семья. Жена — Варвара Григорьевна. Сын — Коля. В них поэт обрел крепкую душевную опору. В частной жизни открывалась духовная глубина человеческого существования, которой так не хватало живущим рядом поэтам, считающим личную жизнь чем-то второстепенным.

Самые светлые стихи конца 20 — начала 30-х годов Семеновский посвящает любимой женщине. Среди них такие замечательные произведения, как «Юных глаз счастливое сияние…», «Только б нежностью лучиться…», «Тебе неприятны мужчины…» и др.

Сейчас, когда мы немало знаем о жене поэта, можно утверждать, что Варвара Григорьевна стала для него не просто спутником жизни, но и его «берегиней», человеком бесконечной преданности мужу. В неопубликованных письмах В. Г. Семеновской П. А. Журову все это предстает с особой отчетливостью. Вот лишь фрагмент из ее письма от 17 октября 1960-го о начале их взаимоотношений и совместной семейной жизни: «Встретилась я с Митей в 1922 году в мае месяце. Со своим товарищем он пришел к нам в институт слушать лекцию о западной литературе профессора Петровского. Познакомила меня моя подруга Клавдия Соколова. Нас сразу же потянуло друг к другу. Митя поразил меня своими грустными глазами, своим необычным лицом <…> Мы стали встречаться и горячо полюбили друг друга. Он старше меня, я казалась в сравнении с ним девочкой. Он говорил мне „ты“, я ему „вы“, Нам было радостно, весело вместе <…> В 1923 году 15 мая мы с Митей, никому ничего не сказав, пошли и расписались. А вечером в этот же день он уехал на Кавказ. Я так без него скучала, что ни весны, ни солнышка не замечала. Я до сих пор убеждена, что если бы в то время Митя разлюбил меня, я бы жить на свете не могла» [253] .

253

«Никому я этого не говорила…» // «Будни». Январь 1994 г., № 6–7. С. 8–9. (Публ. писем В. Г. Семеновской П. А. Журову М. Севрюгина.)

В начале тридцатых годов Семеновский особенно остро ощущает свою близость к тогдашним полуопальным новокрестьянским поэтам. Он писал в уже цитированном выше письме С. Клычкову (начало 30-х годов): «В какое же время нам приходится жить. Теперь

больше, чем когда-нибудь, мы должны дорожить друг другом и держаться один за другого. Нас так немного! И все-таки, несмотря на ужасы, окружающие нас, верится, что наши страдания не напрасны» [254] .

Среди поэтов, дружбой с которыми дорожил Семеновский, значится и Николай Клюев, подвергаемый тогдашней критикой особому остракизму.

254

Цит. по публ.: Переверзев О. «Мы должны дорожить друг другом».

В письме от 7 мая 1932 года, адресованном жене, Дмитрий Николаевич рассказывает о встрече с Клюевым: «Я вчера у него был, слушал его стихи, читал свои. Он говорил:

— Очень прекрасно. Ваши стихи от настоящей поэтической природы.

И даже вспомнил строчки Некрасова:

Выстраданный стих, пронзительно-унылый Ударит по сердцам с неведомой силой.

„Пронзительно-унылыми“ он назвал те стихи, которые я читал: „Нищая, нагая“, „Мы с тобою делим участь“, „Перед утром в больничной палате“. А первое попросил прочесть еще и опять говорил:

— Очень, очень прекрасно!

После его похвал я не ходил, а летал: ведь хвалил настоящий поэт, может быть, лучший из современных русских поэтов» [255] . Из перечисленных в письме стихотворений широко известно лишь последнее, вошедшее в сборники под названием «Перед утром». Первое, «Нищая, нагая», не найдено. Последнее сравнительно недавно было опубликовано О. Переверзевым в газете «Рабочий край» (1994, 13 мая), и его имеет смысл процитировать здесь целиком:

255

Цит. по ст.: Переверзев О. К. Н. К. Клюев в дневниках и переписке Е. Вихрева и Дм. Семеновского // Николай Клюев: Исследования и материалы. М., 1997. С. 237.

Мы с тобою делим участь Незаметных, добрых и простых, Кто трудятся, бедствуя и мучась, На полях, в камнях ли городских. Мы — из тех, кому не в радость зимы: Нет одежды, дороги дрова. Мы — из тех, чья жизнь, мой друг любимый, До смешного дешева. Вместе с ними мы теснимы Торжеством неправых сил. Много страшных бед перенесли мы, Много рок надежд уже скосил. Но все же — страсти да тревоги, Но не все же — будней пыль и муть. Манят нас весенние дороги, Голубые реки кличут в путь. В дни, когда душистою порошей Занесет черемуха траву, Ты зовешь судьбу хорошей, Я хорошей жизнь с тобой зову. Все проходит. В нашей жизни жесткой, Ласковая спутница моя, Ты завянешь сломанной березкой, Надорвусь до срока я. Будем ждать последней мы дороги, Станем ждать последней мы версты. Не грусти. Ведь это — жребий многих. Это жизнь Таких, как я и ты.

(16 / V — 31 г.)

Эти стихи, посвященные жене, включают в себя особый трагический мажор, свойственный многим тогдашним произведения Семеновского. Да, жизнь трудна, но есть близкие, дорогие сердцу люди, а значит не так уж и страшна эта жизнь.

Очень тяжело пережил Дмитрий Николаевич утрату матери. Вместе с родным человеком уходит в другой мир и сокровенная частица души самого поэта:

Где ты, с душою доброй и сильной, Где ты, родная? Есть ли за темной гранью могильной Жизнь неземная? Иль наши чувства, воля, сознанье, Лад их чудесный, — Музыка духа — только звучанье Арфы телесной? Бедная арфа! Скрещены руки, Сомкнуты веки. Порваны струны, милые звуки Стихли навеки [256] .

256

Стихотворение впервые напечатано в газ. «Рабочий край» (2002. 25 января. Публ. Л. А. Розановой).