«Ивановский миф» и литература
Шрифт:
Гораздо ближе к себе оказывается Семеновский в стихах и очерках о Волге, Палехе, Мстере, созданных в 30-е годы.
С Волгой у Дмитрия Николаевича связаны самые счастливые мгновения его жизни. Они, между прочим, зафиксированы в письмах В. Г. Семеновской к П. А. Журову 1960-х годов, написанных уже после ухода поэта из жизни.
В одном из них она вспоминает май 1929 года, когда Семеновские снимали дачу в Плесе. «Милые Митя и Коля тех лет стоят возле меня. Все я помню, все вижу!» И дальше после этого признания Варвара Григорьевна рисует картинки того «летнего счастья», закружившего семью Семеновских, «Волгой, лесами, фиалками, земляникой». «Лето в тот год, — вспоминала жена поэта, — было очень хорошее. Если и шли дожди, то грозовые, обильные. После таких дождей все точно умывалось и становилось еще прекрасней <…> Волгой не могли налюбоваться. Она в то лето пленила на всю жизнь. Уехали мы из Плеса в первой половине сентября. Дни стали короче, небо и вода ярче. Когда пароход отошел от пристани, мы стояли все трое на палубе, прижавшись друг к другу. Так грустно было покидать Плес» [261] .
261
«Никому
То лето осталось в поэзии Семеновского в прекрасном стихотворении «Плес», написанном в 1932 году. Поэт обращается здесь к одному из самых счастливых мгновений жизни. Обращается в предчувствии новых суровых испытаний (через год — тюрьма). Но, может быть, именно поэтому то лето становится еще дороже автору, и ему хочется вновь и вновь вспоминать чудесный Плес:
За синей поволокой, Среди густых берез, В дали, дали далекой Белеет тихий Плес. Мы были там счастливы, По лестницам крутым Взбирались на обрывы, Глядели в сизый дым. Как ягоды черники, Синел за Волгой лес, Сиял простор великий Воды, земли, небес. Нарядным пароходом То лето отошло. На плечи год за годом Ложится тяжело. И — в синей поволоке, В зеленой мгле берез — Нам светит издалека Спокойный, белый Плес.Часто такого рода стихи даже доброжелательно настроенные критики зачисляют по части мастерски выполненного лирического пейзажа, где на первом плане красота русской природы как некая внеличностная материя. На самом деле лучшее в лирике Семеновского советского периода соотносится с памятью о той тайной Руси, которая грезилась ему в молодости, чье преображение он пытался явить в первые годы революции и чей образ снова стал глубоко потаенным в новые жестокие времена. Можно говорить о сокровенном диалоге поэта с природой, о той особой «весенней радости-печали», которой окрашен этот диалог. Как подметил Лев Озеров, эта «радость-печаль является сущностью лирики Семеновского <…> Это лиризм проникновенной и чуткой души, отрытой для впечатлений жизни и закрывающейся и никнущей при столкновении с житейской подлостью, пошлостью, лицемерием, ложью, фарисейством» [262] . Одно здесь кажется не точным: слово «никнущая» применительно к душе поэта. Нет, она не никла перед окружающим злом, а снова и снова искала выход, пробиваясь в свое заветное пространство. Тогда открывался, например, Палех.
262
Озеров Л. Дмитрий Николаевич Семеновский // Семеновский Дм. Избранные произведения. М., 1976. С. 13.
О родственности поэзии Семеновского поэзии Палеха первым рассказал Ефим Вихрев. Еще не были написаны стихи о палешанах, а в главе «Соцветие Иванов» автор книги «Палех» запечатлел содружество палехского художника Ивана Вакурова и поэта из Иваново-Вознесенска: «… Как они похожи друг на друга! К каждому из них как нельзя лучше подходят блоковские строки:
Простим угрюмство. Разве это Сокрытый двигатель его? Он весь — дитя добра и света, Он весь — свободы торжество.Не знающие друг друга, они воспевают — один красками, другой словами — одинаковые чувства, одну природу. Их роднит осветленная грусть, любовь ко всему, что лучится, теплится и зеленеет <…> Они никогда не видели друг друга, но мечты их встретились на маленькой коробочке из папье-маше: художник причудливо облек в краски стихотворение поэта „Леший“» [263] .
Семеновский был глубоко благодарен Ефиму Вихреву за его открытие Палеха. В произведениях друга, по мнению поэта,
263
Вихрев Ефим. Родники. М., 1984. С. 176–177.
(«Ефиму Вихреву», 1933)
Ивановский вождь рапповцев В. Залесский
264
«Атака», 1930. № 2. С. 159.
А ведь прав был рапповский зоил по-своему! И Вихрев с его «Палехом», и Семеновский, не изменивший себе в тяжелейшие для него годы, действительно любили палехское искусство за чистоту духовного помысла, за сохранение лучших традиций народного искусства.
Палех обоим дорог тем, что в нем живет тайна русской души. Палешане — хранители пушкинского начала в искусстве, где воедино слились природа и творчество:
Прибой о берег волны вспенит, Русалка выплывет из вод. Ученый кот очки наденет И речь под дубом поведет. Но кто поймет, что в этих дивах Заговорившего холста Родных полей, туманов сивых Сквозит и дышит красота? Кто в дубе сказочном узнает Тень от ольхи на берегу, А в лукоморье угадает Крутого Люлеха дугу?(«Надев измятую фуражку…»)
В процитированных стихах из палехского цикла говорится о лаковой миниатюре на темы пушкинского Лукоморья, созданной Д. Н. Буториным. Но это не простой перевод живописного создания на язык поэзии. Стихи Семеновского с тройным дном. Художник, постигая творчество Пушкина, выражает свое родное, заветное, а поэт пишет не только о Пушкине и Палехе, но и о том, что дорого его душе.
Лирическое произведение начинает являть определенное хоровое начало, где голос автора сливается с голосами непреходящего искусства и природы — хранительницы прекрасного. «Он, — писал о Семеновском Ник. Смирнов, — влюбленно вслушивался в старинный „сторожевой протяжный звон“, в кукование весенней кукушки или в курлыканье отлетных журавлей, не мог насмотреться на осенний лес, подобный Рублевскому иконостасу, или на весенний сад в цвету» [265] .
265
Смирнов Ник. Россия в цветах. С. 168.
Поэту, например, очень дорога заволжская сторона тем, что здесь, в Щелыкове, жил и творил А. Н. Островский. Среди произведений великого драматурга особенно привлекала пьеса-сказка «Снегурочка». И нетрудно понять почему. Таинственный мир берендеева царства был сродни легенде о граде Китеже, которая всегда волновала Семеновского. Возможно, будучи в Щелыкове, поэту приходилось слышать местное предание, побудившее драматурга к написанию «Снегурочки». Как-то Островский спросил мужика-старожила: почему болото за Переяславлем называется Берендеевым? Мужик рассказал драматургу следующее: «Мало, кто отважится заходить далеко в глубь его, но все же находились такие. От них стало известно, что посредине болота есть большой остров, где живут рослые, красивые, ласковые люди. Правит тем народом добрый, справедливый царь Берендей. Мужики живут, землю пашут в свое удовольствие, ни налогов, ни рекрутчины не знают. Молятся Яриле-солнцу, и потому солнце к ним щедрее на тепло, чем к другим. Было Берендеево царство давно. Теперь, кто бывал на болоте, его не видал. А берендеи, говорят, разошлись по всей губернии и стали жить по деревням, как наши мужики» [266] .
266
Легенда о берендеевом болоте воспроизводится по ст.: Хромова И. А. А. Н. Островский и наш край // Литературное краеведение. Фольклор и литература земли Ивановской в дооктябрьский период. Иваново, 1991. С. 37.
В стихотворении «Заволжье» (1958) Семеновский создаст пленительный образ того милого его сердцу края, где рождалась одна из самых поэтичных пьес:
Будто башенных стен яруса, Над лесами синеют леса, В их глуши — кукованье и мгла. Там Снегурочка, верно, жила. Вон, коров собирая под ель, Сел с жалейкой пастушеской Лель. Соснам видится сам Берендей, Вяжет сказки туман-чародей…Семеновский в любую пору жизни не уставал напоминать об «узловой завязи природы с сущностью человека» (Есенин). Так называемая частная жизнь становится у поэта сакральным выражением этой завязи, спасительным началом в эпоху, говоря словами того же Есенина, «умерщвления личности». И в этом плане чрезвычайно важна в лирике Семеновского тема семьи, образы самых близких поэту людей: жены, сына.