«Ивановский миф» и литература
Шрифт:
Мистическая жуть русской провинции [267] с ее угарной скукой и судорожными, бессмысленными порывами к какой-то неизвестной, другой жизни — таким предстает Иваново-Вознесенск в этой поэтической зарисовке. Баркова по существу следует здесь за «черным» ивановским мифом, начатым В. Рязанцевым, Ф. Нефедовым, С. Нечаевым.
Что противопоставляется этой действительности? Первое и главное — личное, неповторимое, непредсказуемое я.
Уже с самого раннего детства Баркова чувствовала себя изгоем в окружающем ее мире. Дочь швейцара гимназии, она была нежеланным ребенком в семье, над которой витала мрачная тень вырождения. Четверо детей, родившихся до нее в этой семье, умерли. Анна родилась пятой. Непонятный, странный ребенок:
267
В
Чувство непокорности окружающей среде с детских лет формировали книги. Об этом Баркова писала в одном из своих лагерных стихотворений:
Что в крови прижилось, то не минется, Я и в нежности очень груба. Воспитала меня в провинции В три окошечка мутных изба. Городская изба, не сельская, В ней не пахло медовой травой, Пахло водкой, заботой житейскою, Жизнью злобной, еле живой. Только в книгах раскрылось мне странное Сквозь российскую серую пыль, Сквозь уныние окаянное Мне чужая привиделась быль. Золотая, преступная, гордая Даже в пытке, в огне костра…Ивановская действительность способствовала рождению поэтессы, «золотой, преступной, гордой», которая изначально тяготела к подпольному образу жизни. Едва пристрастившись к чтению, прочитав в пятилетнем возрасте роман Марка Твена «Принц и нищий», Анюта Баркова создает романтическую версию собственной жизни, согласно которой Иваново-Вознесенск — это своеобразный «двор отбросов», куда какие-то злые люди подкинули золотоголовую девочку, родившуюся в прекрасной далекой стране. Рано или поздно девочка вернется на свою истинную родину, где ее ждут и любят.
Позже, учась в частной гимназии Крамаревской (кстати сказать, одной из лучших в городе) Баркова найдет прочную опору для своего подпольного существования. Это — Достоевский, который станет, по словам Л. М. Садыги, «самой большой любовью в ее жизни». Баркова по сути своей была «достоевской натурой, словно соскочившей с какой-то его невероятной страницы» [268] .
Подтверждением этому становится юношеский дневник Анны Барковой и особенно его заключительная часть, названная знаменательно: «Признания внука подпольного человека». Автор дневника предстает здесь личностью, родственной по духу главному герою «Записок из подполья» Ф. М. Достоевского — герою-парадоксалисту, который более всего ценил «свое собственное, вольное и свободное хотенье, хотя бы самый дикий каприз, свою фантазию, раздраженную иногда хотя бы даже до сумасшествия…» [269] .
268
Из письма Л. М. Садыги А. Л. Агееву. Хранится в архиве А. Л. Агеева.
269
Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 т. Л., Т. 5. С. 133.
Судя по дневнику, Баркова уже в это время не приемлет общественного фарисейства, в каких бы формах оно ни выражалось.
Между прочим, в «Признаниях внука подпольного человека» мы обнаруживаем следы чтения Барковой К. Д. Бальмонта. В дневник в качестве символа духовной веры автора вписано стихотворение Эдгара По «Аннабель-Ли» в превосходном (лучшем до сих пор!) переводе Бальмонта.
За великую любовь расплачиваются жизнью… Не только в юности, но и на склоне своей жизни Анна Александровна читала и перечитывала строки этого таинственного произведения:
…Ни ангелы неба, ни демоны тьмы Разлучить никогда не могли, Не могли разлучить мою душу с душой Обольстительной Аннабель-Ли. И всегда луч луны навевает мне сны О пленительной Аннабель-Ли. И в мерцаньи ночей я все с ней, я все с ней, С незабвенной, с невестой, с любовью моей, Рядом с ней распростерт я вдали В саркофаге приморской земли.Как же видели эту нездешнюю девочку, окружающие? Были ли рядом близкие люди, которые могли бы понять ее? Были. Это, например, Вера Леонидовна Коллегаева — учитель словесности, память о которой Баркова пронесла через всю свою жизнь. Учитель, судя по всему, милостью Божьей. К тому же — красавица. Сохранилась фотография Веры Леонидовны, подаренная Анюте Барковой со следующей надписью: «Мысль оплодотворяется любовью.
Умейте прощать злое в жизни за наличность того добра, которое есть в ней.
Жизнь — самая интересная книга и искусство наблюдать и понимать ее дает не одну скорбь, но и наслаждение.
Моей талантливой ученице Нюре Барковой на добрую память.
От В. К.
19 7/IX — 15.»
В эссе «Обретаемое время», написанном в 1954 году, Баркова вспоминает и о другой своей учительнице (к сожалению, фамилии установить не удалось), к которой девочка питала особую сердечную привязанность: «…жаркий майский день. Я стою у двери, почти новой, тяжелой, щеголеватой, отделанной под дуб, а может, и дубовой. Кнопка звонка. Я с замиранием сердца протягиваю руку к этой кнопке. Тонкий звук где-то в глубине здания. Звук, похожий на колебание серебряной струны. Я не только слухом воспринимаю его, я осязаю его всем телом, осязаю сердцем, болезненно и необычно радостно сжавшимся в напряженный комок. Я знаю, что любовь безнадежна, — смешно ожидать чего-то: ничего не случится… Мне всего 13 лет, я — гимназистка. И я люблю женщину. Она, разумеется, старше меня. Она моя учительница и немка. Я — русская. А уже около года продолжается так называемая „первая мировая война“. Тогда она, конечно, была не первой, а просто мировой войной. Все это чудовищно. Но все-таки сердце щемит не от чудовищности моей любви, а от ее полнейшей безнадежности, обреченности. И в то же время непобедимая, весенняя, мучительная, зовущая куда-то радость в сердце. Тепло-тепло, солнечно-солнечно» (378–379). Видимо, надо было очень дорожить тем далеким чувством сердечной привязанности, чтобы вновь пережить его во всей его глубине через тридцать с лишним лет!
Читая такого рода откровения, невольно вспоминаешь строчку из стихов Блока: «Храню я к людям на безлюдьи неразделенную любовь». Люди, которые понимали Баркову, откликались на зов ее подпольной души, были все-таки чрезвычайно редки. Многие в лучшем случае только могли догадываться о незаурядности этой ивановской гимназистки. А. П. Орлова, учившаяся в той же гимназии, но бывшая на три года старше Барковой, запомнила ее такой: «Огненно-красная, со слегка вьющимися волосами, длинная коса, черные, серьезные, с пронзительным взглядом глаза, обилие ярких веснушек на всем лице и редкая улыбка… Из уст в уста передавались среди гимназисток стихи юной поэтессы. (Я помню ее ученицей 5-го класса.) В них она выражала свое одиночество, отчужденность от подруг иной среды, грустные раздумья о жизни человека из бедной семьи…» [270] .
270
Неопубликованные воспоминания А. П. Орловой «Страницы моей жизни». Иваново. 1972. (Хранятся в семье наследников А. П. Орловой).