«Ивановский миф» и литература
Шрифт:
Пройдет пять лет, и та же Орлова увидит Баркову совсем иной: «Прежнюю гимназистку, в зеленой шерстяной, как у всех, форме, я как-то встретила на улице. Теперь внешний вид её меня крайне удивил: видимо, демонстративно она была одета в платье женщины-работницы: длинная, темная, в сборку, юбка, поверх ее — длинная же простая кофта, и главное — на голове черный шерстяной с яркими цветами платок-полушалок, повязанный под булавочку. Длинная медно-красная коса спускалась на спину из-под этого платка. Вид у нее был поистине демократический…». Что же случилось? Случилось многое. Случилась революция…
Революцию Баркова встретила с восторгом, увидев в ней силу, сокрушающую ненавистные каноны. Ее захватила новизна происходящего. По-новому ощутила тогда Баркова и свой родной город. Он перестал ей казаться провинцией. Иваново-Вознесенк стал открываться молодой поэтессе
Ее университетом стала газета «Рабочий край». Здесь она работала с 1919 по 1922 год. В штатном расписании газеты Анна Александровна значилась как «хроникер». Писала фельетоны, репортажи, заметки, связанные с жизнью рабочего города. Но душу отводила в стихах, которые публиковала в том же «Рабочем крае» под псевдонимом Калика Перехожая. Что обозначал этот псевдоним? У Даля Калика перехожий — странствующий, нищенствующий богатырь. Таковым и сознавала себя в то время недавняя ивановская гимназистка. Она чувствовала в себе, как она скажет в поздней «маленькой» поэме «Пурговая, бредовая, плясовая», «силы неловкий взлет»:
Вспоминаю свой рдяный рассвет. Он сулил не добро, не добро. Как дерзко плясало в осьмнадцать лет На бумаге мое перо. Казалось — пойду и все возьму. Смою тоску, злобу и тьму. Так казалось…У Барковой на всю жизнь осталось благодарное чувство к «Рабочему краю», приобщившему ее к активному участию в литературе. «Три с лишним года моей работы в „Рабочем крае“, — вспоминала поэтесса, — совпали с так называемым „литературным уклоном“ газеты.
Многие теперь обвиняют „Рабкрай“, вынянчивший многих иваново-вознесенских поэтов, за оный „злостный“ уклон. Но мы, поэты (простите за эгоизм), глубоко благодарны газете за этот уклон. Благодаря ему в самое трудное для печати время мы могли многое сказать и художественная продукция наша не осталась под спудом, она увидела свет и нашла свого читателя» [271] .
Баркова выделялась среди тогдашних ивановских поэтов своей резкой индивидуальностью, которая одновременно и привлекала, и раздражала. Примечательна следующая эпиграмма на Баркову, принадлежащая Авениру Ноздрину и помещенная в рукописном журнале «Пустослов» 1921 года:
271
Литературное приложение к «Рабочему краю». 1928. 1–7 мая. № 10.
Словно бы комментируя эту эпиграмму, тот же Ноздрин писал в своем дневнике (запись от 4 февраля 1922 года): «Анна Баркова продолжает петь песни своего величия, умело и оригинально она бредит своим Воскресением, а настоящее для нее пока — будни, и будни мучительных казней плетьми, под ударами которых умирают ее песни. Это песни Лазаря в юбке хороши бы были, если бы они ютились и покоились где бы нибудь в интимном альбоме, незатейливой тетрадке, в них они, возможно, могли бы вылежаться и до действительного своего Воскресения. А пока все это нескромно…!» [272] .
272
Ноздрин А. Дневники. Двадцатые годы. Иваново, 1998. С. 33.
Демократа Ноздрина раздражает лирическая исступленность молодой поэтессы, кажущаяся ему душевной нескромностью. Но именно эта исступленность Барковой привлекала к себе Сергея Селянина — ивановского журналиста, критика, поэта, одним из первых откликнувшегося на поэтическую книгу Барковой «Женщина» в рецензии, названной им весьма знаменательно — «Душа неутоленная». Рецензент разглядел главное в поэзии своей землячки: «беспрестанное струение души»… «Ум и сердце — непрерывные враги… Они ведут постоянную вражду между собой. Постоянно расходятся в разные стороны» [273] .
273
Селянин С.
Баркова более, чем кто-либо, меняла представление об ивановской поэзии как о поэзии, основанной на известных традициях. И нужен был «человек со стороны», который мог по достоинству оценить уникальность ее поэтического таланта, представив его широкому кругу читателей. Таким человеком стал Анатолий Васильевич Луначарский, круто переменивший течение жизни молодой ивановской поэтессы.
Известно, что Баркова в пору ее работы в «Рабочем крае» подготовила к печати два поэтических сборника. Оба были предложены Госиздату. Первый из них «Душа неутоленная» получил отрицательный отзыв: «…стихи чужды нашей пламенной творческой эпохе, наводят тоску и уныние» [274] . Зато второй сборник «Женщина» (Пб: Гос. изд..), инициатором издания которого был Луначарский, увидел свет в 1922 году тиражом 6 тысяч экземпляров и сразу же был замечен критикой. Да и как было не заметить эту книгу, если восторженное предисловие к ней написал сам нарком просвещения: «… Посмотрите: А. А. Баркова уже выработала свою своеобразную форму, — она почти не прибегает к метру, она любит ассонансы вместо рифм, у нее личная музыка в стихах — терпкая, сознательно грубоватая, непосредственная до впечатления стихийности.
274
см.: Баркова А. …Вечно не та. С. 512.
Посмотрите: у нее свое содержание. И какое! От порывов чисто пролетарского космизма, от революционной буйственности и сосредоточенного трагизма, от острого до боли прозрения до задушевнейшей лирики благородной и отвергнутой любви» [275] .
Еще раз напомним, что книга «Женщина» была целиком создана в Иваново-Вознесенске и, следовательно, здесь, как и в неизданной книге «Душа неутоленная», отразились настроения, чувства, навеянные жизнью родного для поэтессы города. И действительно, Баркова творит в своих первых послереволюционных стихах свой «ивановский» миф.
275
Баркова А. Женщина. Пб., 1922. С. 3.
Иваново предстает здесь прежде всего городом, в котором видны приметы наступающего желанного будущего, хотя путь в это будущее чреват личными трагедиями, гибелью природного Я:
Перестаньте верить в деревни. Полевая правда мертва; Эта фабрика с дымом вечерним О грядущем вещает слова. Мы умрем, мы не встретим, быть может, Мы за правду полей дрожим, Слепит очи, сердца тревожит Нам фабричный творящий дым… Эти фабрики «я» раздавят, Наше жалкое «я» слепцов, — Впереди миллионы правят, Пожалеют дети отцов. Мы боимся смерти и Бога, И людских величия масс, Нас осудят грядущие строго, Рабских лет прочитав рассказ. Поклонюсь же я смерть несущему И истлею в огне перемен! Я прильнуть хочу к грядущему И брожу у фабричных стен.(«Грядущее», 1921)
«Фабричный творящий дым» вселяет в душу лирической героини Барковой великую любовь к тому, кто стал для нее олицетворением революционного города. Сборнику «Женщина» предпослано такое авторское посвящение: «Первую мою книгу, рожденную первой моей любовью, отдаю, недоступный, твоим усталым глазам и рукам, измученным на каторге». «Недоступный» — это Николай Андреевич Жиделев (1880–1950), известный ивановский революционер, один из руководителей стачки иваново-вознесенских рабочих летом 1905 года. После Октября был в Иваново-Вознесенке заместителем председателя губисполкома, председателем губревтрибунала. Вот к нему-то и устремлено революционно-романтическое сердце лирической героини Барковой: