«Ивановский миф» и литература
Шрифт:
Христос Семеновского рождается в краю, «где фабрики-кадила // над чумазым городом льют густую мглу».
Не взывали ангелы в бездне эфирной, На текстильном небе не вспыхнула звезда. И волхвы с ливаном, золотом и смирной Не пришли сюда. Только за окном водовоз прополз на кляче В синеватой мути нарождающегося дня. Да дитя беспомощно захлебывалось в плаче. Да мать угасала, как гаснет головня (121).Этот фабричный Христос, готовый «все бремя мира, боль и тьму» принять на свои плечи, остается неузнанным. Слишком он обыкновенен, «будничен и прост»: «Ни вдохновенного лица, // Ни лучезарного венца». И последним
Поэма «Благовещание» обычно остается за рамками рассмотрения поэзии Семеновского 20-х годов как нечто побочное в его творчестве. Но это не так.
Да, поэма далека от художественного совершенства, но она интересна как свидетельство драматического перелома в мироощущении поэта. Об этом П. Журов в рецензии на первую поэтическую книгу писал: «В поэте надломилось что-то очень тайное и ценное, и мир его души стал болезненным миром-маревом. <…> И зловещая поэма о безумце-бедняке, сломленном непосильной и неправой мечтой, таит странные созвучия…» [244] .
244
Журов П. Указ. рецензия. С. 330.
Горький отреагировал на новые настроения Семеновского с учительской суровостью: «Вы кем-то призваны окрасить мучительно-трудную жизнь людей в яркие краски звучных слов, — вот Ваше отличие от множества миллионов людей, для которых Ваша оценка жизни может дать много пользы и радости.
Довольно скрипеть и ныть, Семеновский!» [245] . Увы, легче от таких горьковских советов не становилось.
Семеновского мучает мысль о ненужности его литургических откровений, или, как сказано в поэме, «золотых глаголов», бескорыстно даруемых людям. В письме П. Журову от 16 марта 1921 года Дмитрий Николаевич с грустью пишет: «Стихи о святых, о крестных ходах, церковные образы — на всем этом теперь далеко не уедешь. Но такие стихи наиболее характерны для меня, они мне удаются больше, чем вирши на иные темы. Самый тон моих писаний не гармонирует с настроениями, господствующими сейчас» [246] . Подтверждением этих слов становится приостановление издания сборника переложений духовных песнопений «Умиление» (1922) [247] . Грубой редакционной правке подвергся поэтический сборник «Земля в цветах» (1930).
245
Цит. по кн.: Семеновский Дм. А. М. Горький. Письма и встречи. Иваново, 1961. С. 115.
246
Цит. по рукописи: Переверзев О. К., Куприяновский П. В. Семеновский Д. Н. С. 6.
247
См.: Розанова Л. А. «Церковные стихи» Д. Н. Семеновского и потаенный сборник «Умиление» // Потаенная литература. Исследования и материалы (Приложение к выпуску 2). Иваново, 2000.
Критика, уничижительно называющая поэзию Семеновского, «советской кутьей» [248] , усугубляла мрачные мысли поэта о его ненужности в новом мире. Нападал на Семеновского и местный журнал рапповского толка «Атака», где, между прочим, были напечатаны под названием «Одному поэту» следующие стихи А. Благова:
Не завяжем мы дружбы тесной, И знакомства сотрется след; При погоде самой чудесной Не найдем согласных бесед. Заскулишь ты — поэт-меланхолик, Разливая тоску и лень…248
См.: Кедрова В. «Советская кутья» // «Молодая гвардия».1924. № 4.
Дальше «доносительский» характер этого стихотворного послания становится еще резче:
Понимаю тебя, понимаю И тебя, и твои мечты. Улыбаться рабочему маю Не учился у жизни ты. Как же, как же ты можешь поверить В полноводную радость249
«Атака», 1930. № 2. С. 28.
В том же номере «Атаки» была напечатана статья местного рапповского вождя В. Залесского «Литературные заметки», где разоблачались происки ивановских писателей, связанных с группой «Перевал», испытывающих, по мнению критика, тлетворное влияние Воронского. Названы три имени: Е. Вихрев, Н. Колоколов, Д. Семеновский. О последнем, в частности, говорится: «Поэт опоздал, безнадежно опоздал на поезд современности, этак лет на 30, а в результате он несет большие издержки и творчество его в основном проникнуто тоской, меланхолической грустью, жалобой <…> Мы видим в творчестве Дм. Семеновского близость „перевальцев“ к той плеяде писателей, которые имели органический разрыв с действительностью (это по Плеханову, не по Воронскому!)
Но только разрыв с действительностью не Николая Палкина, а действительностью нашей, социалистической, с эпохой строительства социализма» [250] .
Нешуточную угрозу таили такого рода выступления, и скоро все это отзовется на судьбе поэта самым печальным, «тюремным» образом. Правда, были Горький и Воронский, высоко ценившие талант ивановца. Были близкие друзья — литераторы (П. Журов, Н. Колоколов, А. Ноздрин, Е. Вихрев, Н. Смирнов и др.), поддерживающие Семеновского в трудные минуты, но факт остается фактом: поэт во второй половине 20-х годов не чувствует себя своим среди трубадуров новой действительности. Он странен и нелеп в их глазах. Одиночество — его крест, который поэт несет сознательно. Несет с большим человеческим достоинством.
250
Там же. С. 161.
Особенно отчетлив мотив одиночества в разделе «Захолустье» (сборник «Земля в цветах»). Город, в котором живет поэт, предстает здесь в жестких, грубых тонах. Лирическому герою Семеновского живется в нем трудно, через силу.
В этом городе гари фабричной И кирпичного леса труб Дни и ночи рукой привычной Ткет судьбу свою хмурый труд. Здесь иссохшей заботе все снится Беспокойное пенье гудков. В этом царстве чахотки и ситца Бьюсь и я за кусок и кров.(«В этом городе…»)
Вот вам и «голубь», кроткий, нежный Семеновский. Напев сбивается на крик. Горькая самоирония пронизывает многие его тогдашние стихи, начиная с отчаянного «Разговора с забором» (1923):
…Кто-то метет золотой бородой Серую гладь за селами. Нет, это листья летят над водой И над полями голыми. Не зазвенят бубенцы на лугу, Не улыбнутся Митеньке, — Черные мысли в его мозгу Правят вороньи митинги.Все это очень близко по настроению к «Москве кабацкой» С. Есенина. Вспомним хотя бы есенинское стихотворение «Мир таинственный, мир мой древний…»:
Мир таинственный, мир мой древний, Ты, как ветер, затих и присел. Вот сдавили за шею деревню Каменные руки шоссе. Так испуганно в снежную выбель Заметалась звенящая жуть. Здравствуй ты, моя черная гибель, Я навстречу к тебе выхожу! Город, город! Ты в схватке жестокой Окрестил нас как падаль и мразь. Стынет поле в тоске волоокой, Телеграфными столбами давясь.