«Ивановский миф» и литература
Шрифт:
Почему же — обескровленная? Чем больше углублялся я в смысл этого слова, тем больше припоминалось мне. И вспомнил я о знаменитом пополнении текстильщиков, что собрано было на земле этой и влилось в Чапаевскую дивизию. Наконец, уже и мне памятное, бывшее при мне, — тяжелые годы Великой Отечественной войны. Верно, на моей земле ее не было, но войне народной, войне священной отдала она все свои лучшие силы, свою молодость. <…> С той поры многие, прежде мужские профессии стали на наших фабриках сугубо женскими, с той поры и поныне страдает эта земля истощением силы мужской; с той поры обрела несладкую славу „области невест“, „бабьего царства“ <…> Год за годом пустели деревни, села, городки наши, зато полнились большие города вокруг. Верно, обезлюдевшая, источенная, обескровленная в самоотверженности своей, надорвавшаяся
Книга «Повествование о реке» в ее окончательном варианте была закончена в 1989 году, хотя уже в 1979 году журнальный вариант был напечатан в журнале «Волга» (№ 2, № 8). Сама же книга увидела свет лишь в 1996 году. В этот момент автору было не до гимнов. Жить Александру Васильевичу Малышеву оставалось три года.
Как и многие, он на первых порах поверил в «перестройку», надеясь, что она принесет ожидаемые перемены. Хотелось верить в нравственно-культурный прогресс, в улучшение жизни простых людей. Но скоро эта вера исчезла, «как сон, как утренний туман», и писатель с все нарастающим ужасом наблюдал за окончательным развалом любимого им мира. Остановились фабрика, ширится безработица. Начинает править бал «массовая» литература, приобретающая все более сатанинский характер.
Новые произведения пишутся у таких писателей, как Малышев, как правило, в стол, с расчетом на вечное русское «авось». А пишутся вещи тяжелые, «черные», вроде повести «На кресте», где «квартирные» бандиты убивают старого интеллигента, разочаровавшегося в перестроечной действительности. Горька исповедально-лирическая повесть А. Малышева «Оловянное кольцо», напечатанная в ивановском альманахе «Откровении» за год до смерти автора.
Через всю повесть проходит мотив прощания с тем, что писатель любил, во что верил. И, как во многих других произведениях А. Малышева, здесь возникает видение матери. Грустное видение. Автор вспоминает о похоронах самого близкого человека, которого он потерял в 1990 году. Уход матери воспринимается как начало общей катастрофы. «Стоя над свежей могилой, в которую опустился гроб с моей мамой, единственно близкой мне на земле, я еще не знал, что вместе с ней хороню то честное, достойное, обеспеченное будущее, которое сулили нам чуть ли не вседневно и на которое она потратила всю свою жизнь. Не ей — мне выпало под старость испить эту горькую чашу».
Умирает мать. Умирает «русский Манчестер». Не хочет жить в этом чужом мире автор повести «Оловянное кольцо».
Когда у Александра Васильевича обнаружилась смертельная болезнь и ему предложили операцию, он отказался от нее.
За неделю до смерти Саша позвонил мне и сказал: «Скоро уйду… Но все-таки хотелось, чтобы иногда вспоминали: был такой писатель Малышев».
Память об Александре Малышеве ведет к одному уникальному ответвлению «ивановского мифа». Оно связано с Андреем Тарковским, который, как известно, родился в 1932 году в селе Завражье, на территории нынешнего Юрьевецкого района. В Юрьевце семья Тарковских жила в военные годы. В 90-е годы в этом небольшом волжском городке стали проводиться Дни Андрея Тарковского, здесь же в 1996 году был открыт музей имени великого кинорежиссера. Так вот, задолго до официального утверждения местными властями А. Тарковского в качестве почетного земляка Малышев стал воспринимать его кинематограф как нечто родное и необходимое для себя и своих близких. Об этом с пронзительной искренностью Малышев рассказал в небольшой художественно-документальной повести «Свеча на семи ветрах» (опубликована в альманахе «Откровение» (1993, № 1)). Здесь автор вспоминает, как он открыл своего Тарковского. Открыл в черные дни, когда внезапно умерла любимая жена и время сплавилось «в громадный ком горя». В ту пору и довелось автору, будучи в командировке, увидеть в каком-то кинотеатрике Ставрополя только что вышедший на экраны фильм Тарковского «Солярис»… Фильм потряс. «Вечером, — пишет Малышев, — я опять пошел на „Солярис“. И в следующий. И в последующий. Теперь я брал место поближе к экрану, чтобы щелчки сидений, топот и злое бормотанье уходящих меньше меня отвлекали.
Всякий раз в конце сеанса я точно падал с чудного, потрафляющего мне Соляриса на бедную, нагую и мокрую землю, на которой с мифологических времен
И все же из Ставрополя я уехал со смиренной надеждой, может, той самой, что предопределила решение Криса остаться на космической станции и ждать — возможно, чуда…»
Дальше был увиден и по-своему осмыслен весь Тарковский. Пришло понимание, что режиссер через киноэкран «дарил зрителю-современнику все то, чем сам дорожил, что в безотрадные дни и годы наполняло и целило его беспокойную душу: светоносные рублевские лики, зимний пейзаж Брейгеля-старшего — в „Солярисе“, в момент невесомости, он вдруг начинает звучать, полниться карканием ворон, смутным гулом старого городка, а в „Зеркале“ из ожившегопейзажа, брейгелевского, но щемящее русского, выходит герой картины — светлоголовый мальчик».
Он вбирает в себя «негромкие стихи своего отца и чудную одухотворяющую музыку Баха, Скарлатти, Вивальди, Генделя… И, наконец, самое сокровенное — красу родной земли, повторяющиеся бесконечно и всякий раз неповторимые щедрые летние ливни, утренние туманы в речных поймах, вечную игру солнца и облаков, ветра и зеленой листвы…»
В повести «На семи ветрах» рассказывается о приезде А. Тарковского в октябре 1976 года в Иваново. О встрече режиссера с ивановской публикой. Эту встречу довелось вести именно Александру Малышеву. Затем последовал просмотр фильма «Зеркало». До конца своих дней он хранил как реликвию номер журнала «Искусство кино», в котором на титульной странице киносценария «Андрей Рублев» выведено: «Милому Александру Васильевичу — за доброту. 17 окт. 76.».
Так случилось, что и мне, автору этой книги, довелось быть на той встрече и на том просмотре, а позже общаться с Андреем Арсеньевичем в «неформальной», домашней обстановке. Думаю, что здесь не будут лишними свидетельства еще одного ивановца, бывшего свидетелем легендарного приезда Тарковского в наш город.
К этому времени «интеллектуальное Иваново» уже сумело встретиться с полуопальными шестидесятниками. Был в городе Евтушенко, приезжали Окуджава и Эрнст Неизвестный…
Тарковский, казалось, должен был закономерно вписаться в этот ряд, но почему-то, по крайней мере для меня, не вписывался. Почему? Наверное, из-за «Рублева».
Этот фильм был воспринят мной как творение, созданное неким духовным солярисом, сокрытым до поры до времени в нашем культурном подсознании. Будто бы однажды мы очнулись после глубокого полуобморочного сна и вспомнили главное… Идет дождь… Пляшет в каком-то сарае скоморох-охальник… С диким гиканьем врываются в монастырский двор до ужаса красивые татары и увозят с собой беззащитную русскую дурочку… Когда это было? Пять веков назад? Вчера? Будет завтра?
На наших глазах происходило чудо. Обычная, заезженная киношная лента (на протяжении многих лет единственная копия в ивановском кинопрокате) смыкала времена, открывая в нас забытый, вечный ритм российского существования. Ритм, где за напряженным молчанием — крик израненной души, где в паузах (знаменитые «длинноты» Тарковского) — дождь, снег, таинственный звук языческой ночи накануне дня Ивана Купалы. И как все близко! Наша Владимиро-Суздальская Русь. То самое пространство, где жили наши предки и где живем мы, их потомки, унаследовавшие эту страшную и прекрасную Россию…
Экран переставал быть экраном. Забывалось, что у фильма есть такой-то режиссер, что, как всякий фильм, «Андрей Рублев» рождался в неимоверных производственных муках. Тарковский — это было прежде всего имя русской Атлантиды, всплывающей из собственной генной памяти.
Но наступил день, когда слух о приезде Андрея Тарковского стал неопровержимой достоверностью.
Тарковского в Иваново пригласил Евгений Кузнецов, ныне известный тележурналист, в ту пору отчаянно смелый деятель областного кинопроката.
Вспоминаю первые отклики на приезд Андрея Арсеньевича в наш город. Говорили, что приехал очень нервный. До этого был в Горьком. Разругался с тамошним начальством. Не исключено подобное и в Иванове. Сверху приказано: о приезде режиссера — ни одной строки в газете, ни слова на радио… Но вот что интересно: на просмотр фильма «Зеркало», привезенного Тарковским в Иваново, шли не только интеллектуалы, хорошо знакомые с его творчеством, но и «запретители» самых разных уровней, которые так или иначе хотели отметиться в предстоящем элитарном бомонде.