«Ивановский миф» и литература
Шрифт:
Я не думаю, что А. А. Тарковский расценивал свое пребывание в Иванове как нечто чрезвычайное. Но важнее другое: уже в 70-е годы Тарковский стал для определенной части ивановцев фигурой сакральной, воспринимаемой в особом, земляческом контексте.
Здесь особо надо выделить имя Марка Юрьевича Анцыферова (1946–2001). В 2013 году вышла книга избранных его сочинений, где большое место занимают размышления о феномене Тарковского. «Я бы <…> рискнул назвать раба Божьего Андрея, — говорил Анцыферов в одном из интервью, помещенном в книге, — святым нашей культуры. Не канонизированным, конечно. Но он поистине был образцом, на который могут равняться нынешние и будущие поколения. Он был не только мучеником, но пророком» [337] .
337
Анцыферов
Степень глубокого проникновения Анцыферова в творчество Тарковского не только в статьях о художественных свершениях режиссера (особенно здесь выделятся статья о постановке «Гамлета» на сцене Московского театра Ленинского комсомола в 1977 году), но и в документальном фильме «Два Антония», где сделана попытка постижения христианского мироощущения Тарковского.
Прекрасно, что сегодня на ивановской земле проводятся дни Тарковского. На международный кинофестиваль «Зеркало» приезжают в наши края деятели кино из самых разных стран. Выходят сборники, посвященные ему. В одном из них помещен киносценарий Вяч. Океанского «Возвращение», где автор киноэссе о судьбе великого режиссера пытается открыть заповедные смыслы его жизни: «зов родины и потерянный рай, семейный очаг и человеческая бездомность, гроб и колыбель…» [338] .
338
Океанский В. Возвращение (опыт становления киносценария) // Дни Тарковского на Ивановской земле. Иваново, 2002. С. 26.
Постигая связь Тарковского с его «малой родиной», мы открываем бытийные основы «ивановского мифа». А это постижение бесконечно.
«В обществе, где правят бал Ад страданий и Ад наслаждений <…> трудно жить писателю, который видит свое предназначение по Пушкину и по Толстому. Это все равно, что проповедовать добродетель среди жителей Содома и Гоморры. Закидают камнями. Впрочем, какое же это общество? Оно давно развалилось, раскололось на партии, кланы, малины и ту аморфную, обездоленную массу народонаселения, которую держит в страхе наглый и вооруженный до зубов Хам».
Эти отчаянные слова взяты из очерка Виталия Сердюка «Бегство из ада», посвященного Александру Малышеву.
Судьба Виталия Ефимовича Сердюка (1934–2009) тоже по-своему драматична. До развала Советского Союза он многое сделал, чтобы очеловечить «ивановский миф», мыслимый им в советско-русском развороте. Иваново, родина Первого Совета, виделось В. Сердюку как место, где начиналось, жило и продолжает, несмотря на все трудности, жить истинное народовластие. В статье «Народовластие», опубликованной в «Литературной газете» 9 января 1985 года писатель рассказал о своей давней встрече с депутатом Первого Совета Петром Ивановичем Румянцевым: «Совершенно отчетливо помню облик крепкого еще старика с коротким глубоким шрамом (след избиения черносотенцами) на круглой бритой голове. Память у него была удивительно ясная, хотя в ту пору шел ему девятый десяток. Сохранилась и запись той беседы.
„Знаете, откуда пошло это слово „Совет“? Сразу же после выборов на Талке решили собраться все депутаты вместе. Но затянули что-то с началом. Тогда ткачиха Степанида Светлякова, а за ней и другие женщины стали возмущаться: „Мужики, да советуйтесь вы побыстрей, печи же дома не топлены, ребятишки не кормлены“. Так и пошло — Совет да Совет…“».
И далее В. Сердюк пишет: «Мне нравится эта простая история. Своей безыскусностью, какой-то
Обладая острым, оперативно-журналистским взглядом (многолетняя работа в газетах «Ленинец», «Рабочий край» не прошли даром), Сердюк стремился представить текущий миг современности как часть большой и славной ивановской истории. Во многих его очерково-публицистических произведениях ощутима установка на создание своеобразной летописи родного края. Показательно в этом плане художественно-документальное повествование «Репортаж о черном ветре и людском милосердии», где рассказывается смерче, пронесшемся летом 1984 году над ивановской землей. Основываясь на обширном фактографическом материале, писатель дает выразительный хроникальный срез одного из самых страшных событий в истории Иванова.
Потрясают рассказы очевидцев, особенно тех, кто был в тот день, 9 июня, совпавший с родительской субботой, на кладбище Балино, которое смерч избрал одним из своих эпицентров. Но главный акцент в произведении В. Сердюка поставлен на силе человеческой солидарности, выявленной в минуту опасности. «Да, — пишет автор „Репортажа“, — это был стихийный порыв человеколюбия. И слава богу, что чувство доброты, сопереживания не угасли в нашем народе. Слава богу, что сердца тысяч и тысяч людей не очерствели. Это событие напомнило мне, да и не только, думаю, мне о временах минувших». И далее рассказывается о помощи иваново-вознесенских рабочих бастующим рабочим Швеции и Норвегии в 1920 году, об открытии в Иванове в тридцатые годы интернационального детского дома, о 92-х тысячах эвакуированных в годы Великой Отечественной войны и т. д.
В. Сердюк всячески подчеркивает в своем творчестве 1970–1980 г.г. идейное единство прошлой и настоящей жизни ивановцев, и его проза в данном случае параллельна поэзии Г. Серебрякова. В художественно-документальных повестях об Алексее Лебедеве и Н. Майорове В. Сердюка привлекает гражданская определенность поэтов. Мысленно обращаясь к созданному им образу Н. Майорова, автор повести «Выше смерти» восклицал: «За твоей судьбой стоит судьба целого поколения, поколения, которое неразрывно с моим, с теми, которые идут следом, — судьба поколения, которое возводило леса новостроек на Амуре и Днепре, переустраивало родную свободную землю, — искало „крутых путей к последней высоте“. Ты был одним из трубачей его. А трубачи всегда впереди. И в дни мира, и — на войне». С таким героико-пафосным подходом к ивановской истории мы встречаемся и во многих других произведениях В. Сердюка.
Прорыв этой известной советской риторики содержался там, где писатель представлял неизвестные документы и свидетельства, давал слово самим героям своих повестей, включал воспоминания о них. Таким образом, возникал вроде бы боковой, но на самом деле очень важный сюжет: герои противоречили прямым публицистическим установкам писателя, вступали с ним в спор. И тот же Майоров с его тяготением, как следует из цитируемых Сердюком писем, к Гете и Хлебникову не совсем соответствует следующему авторскому выводу: «Его жизненная позиция была всегда определенна. Так и в стихах. Всегда знаешь, с кем он, против кого».
«Перестройка» стала для В. Сердюка тем временем, которое вывело его из равновесия и тем самым заострило его очерково-публицистическую манеру. Именно в 90-е годы он работает над своими лучшими книгами («Судьба писателя», «Без креста»), где запечатлено, как сказал бы А. И. Герцен, «кружение сердца» такого, казалось бы, определенного в идейном плане автора. Нужна была беда (вот он, горький парадокс русской жизни), чтобы писатель заговорил страстно и взволнованно о том, что мучает многих и чего нельзя понять, исходя из привычных советских представлений.