«Ивановский миф» и литература
Шрифт:
То прорвется в стихи голос древнего сказителя, повествующего о трагикомическом выборе князя в городе Путивле («Путивль»). А потом мы услышим задорную речь нерльских девчат, обращенную к незадачливому ухажеру:
Ах, моряк ты, моряк, Ты, видать, не земляк. Что к нам тебя направило? Запомни наше правило: Перво-напервоИменно ощущение своей причастности к народной молве, начало которой теряется в далеком прошлом, делает лирического героя В. Смирнова счастливым. Открытие первозданности речи ведет его к вере в добрые начала общего и личного существования. А потому и пишутся такие светлые, духоподъемные стихи, как это, например:
Постели мне на сене. Так — давно не спалось! Пусть мне снится весенний Пьяный трепет берез, Родниковое донце, И на дне у ручья То ли свет, то ли солнце, То ли юность моя. Я вдохну разноцветья, Я той влаги напьюсь… И семнадцатилетним На рассвете проснусь.Но мы поспешили бы, если бы представили творчество В. Смирнова в одном лишь радужном свете. Знаменуя некое идеальное начало бытия, его поэзия таила в себе намек на драматическую сложность жизни, где это идеальное подвергается сложнейшим испытаниям. Об этом — проза В. Смирнова, в первую очередь — роман «Водополь». Но прежде чем говорить об этом, отметим то, что поэзия В. Смирнова ознаменовала открытие целого течения в поэтическом творчестве ивановцев, не утраченного в наши дни.
Нерльскую тему вслед за В. Смирновым подхватил Александр Хромов (1936–2004):
А в Нерли вода Молода, Обнимает она невода. Меж зелеными берегами Мы девчонок оберегали. Мы держали над ними небо, Мы боялись на них дышать, Были мы, Как налимы, Немы: Им расти не хотели мешать…Эти стихи из первой поэтической книги А. Хромова «Белые ведра» (1972), как и стихи из последующих сборников «Ополье» (1974), «Тепло земли» (1978), «Бегущий день» (1979) и др., являют пристрастие автора к «звучизне», умению так сдвинуть слова, чтобы возник некий словесный карнавал, напоминающий о естественной, природной жизни человека, где есть река и небо, где за горем следует радость, за буднями — праздник. Украшает стихи А. Хромова непосредственный, часто бурлескный юмор. Вспомним концовку его стихотворения «Продавал цыган мотоцикл», где хозяин мотоцикла нахваливает свой товар:
Кровь с молоком, Огонь! Гикнешь — Была не была! Не мотоцикл, а конь, Только держи удила!«В звонкой радужной метели // Город Пучеж утонул» — это уже строка из стихотворения Анатолия Ильичева, автора поэтических сборников «Доброта» (1975), «Праздники» (1977), «Волжский свет» (1982), «Время рябиновых зорь» (1988). Здесь тоже преобладает фольклорная традиция: озорная игра словом, песенность и т. д.
Песенно-частушечный
А. Мякишев выпустил несколько сборников частушек, которые ждут своего исследователя…
Со временем фольклорное начало в ивановской поэзии (и не только в ней) теряет художественную новизну и превращается в штамп, готовый прием. Однообразно-праздничный тон стихов с непременными березками и гармошками притупляет остроту «ивановского мифа», размывая его в приблизительном среднерусском пространстве, живущем вне времени, вне социума. И первым, кто дал пример выхода за рамки абстрактного фольклоризма, был тот же Владимир Михайлович Смирнов, но теперь уже выступающий в роли прозаика, автора романа «Водополь».
Мифом стала сама история создания этого романа. Дело в том, что существуют два варианта «Водополя», и сейчас довольно трудно определить, какой же из них основной.
Над первым вариантом В. Смирнов работал в 1968—1970-х годах. В основу сюжета легли события голодной весны 1932 года в ивановском крае, а именно — «голодный поход» фабричных рабочих из небольшого городка Тейкова (в романе Старая Притыка) в областной центр. Рабочие идут сюда «за правдой» (в романе Иваново значится как Петрово-Городище, но он предстает как районный центр). В сущности именно обращение к этому событию и сделало первый вариант романа непроходным. Более того, вызвало шок у первых критиков романа. А среди них были люди весьма именитые. Например, писатель Михаил Алексеев, главный редактор журнала «Москва» (в редакцию этого журнала был послан первый вариант романа).
Редакционный отзыв, подписанный М. Алексеевым, начинался так: «В редакции прочитали Ваш роман „Водополь“. Много добрых слов можно было бы сказать об изобразительной структуре произведения. Вы, безусловно, уверенно владеете словом». Дальше следовало пресловутое «однако». Стоит привести целиком критическую часть отзыва, чтобы ощутить убийственно-демагогический стиль советской критики: «Однако, — читаем в отзыве, — решая вопрос о возможности публикации, пришлось прежде всего задуматься о материале, на котором строится произведение.
О начале тридцатых годов, о трудности классовой борьбы написано, как известно, в литературе немало. Вся страна, весь народ трудился в те годы с величайшим напряжением сил. Работали, не покладая рук. Жили плохо — скудно, голодно. Все так… Но разве только это последнее характеризует то время?
Волей-неволей задаешься вопросом: почему, зачем понадобилось Вам в качестве оселка для испытания на прочность своих героев взять такой сугубо частный случай, как забастовку рабочих и их „голодный поход“ в райцентр на пятнадцатом году Советской власти, да еще в какой-то мере — это невольно приходит на ум — сопоставить этот поход с походом американских рабочих на Вашингтон в 1894 году?
За событиями, описанными в романе, не видно того большого, величественного, что зачиналось в стране в те годы (в „Истории КПСС“, как известно, период 1929–1932 г. назван героическим), что освещало путь всем, кто не был слепым…»
А ведь лукавил Михаил Николаевич Алексеев, зная прекрасно, какими трагическими для России были те годы. Сам впоследствии в романе «Драчуны» притронулся к «голодной» трагедии начала тридцатых годов и получил за это немало критических «втыков». Но в этом отзыве функционер М. Алексеев взял верх над писателем М. Алексеевым.