Из тупика
Шрифт:
Губы лейтенанта были распялены толстыми холодными пальцами дантиста, в ответ Басалаго прозвучал так:
– а... оте...
– Понимаю, понимаю: на флоте.. Спокойно!
– И дантист показал ему окровавленные клещи.
– Его надо было вырвать, - сказал он.
* * *
Вальронд встретил его с распростертыми объятиями:
– Мишель, как я рад... Я дохну от тоски! Проходи. Моя неясная половина куксится. Поговорим наедине...
Обстановка была купеческого пошиба Еще не уплотнили! Женька Вальронд катался по паркетам на вытертых валенках, поправлял ? печи дымящиеся
– Мишель, а я дурак. Сам не пойму; зачем я тогда бежал с "Аскольда"? Правда, в мои двадцать шесть лет погибнуть глупо не хочется. Но что я сейчас? Кому нужен?
Басалаго его утешил:
– Правильно сделал, что бежал. "Аскольд" пришел в Мурманск, почти не имея на борту офицеров. Керенский прислал особую комиссию, но она побоялась подняться на борт крейсера. До сих пор не можем подыскать командира на "Аскольд", все пугаются его, словно холеры. И гнить бы тебе, Женечка, на дне северной Атлантики, где-нибудь возле Норд-капа!
– Может, оно и так, - согласился Вальронд.
– Но тошно мне было... будто совершил предательство! Ведь матросы ко мне хорошо относились. Они меня даже в ревком избрали. Правда, я командовал караулом, когда были расстреляны четверо в Тулоне!
"Ах вот как!
– быстро сообразил Басалаго.
– Это хорошо".
– Погоди, Женька! Как ты выбрался из Англии?
– О-о, это было почти невозможно! Но, скажи, кому есть дело за границей до мичмана Женьки Вальронда? Я ведь не Колчак... только мичман! И как можно прожить без России? Как? Решил вернуться. До Бергена сначала. Оттуда махнул в Швецию. Ну, когда увидел Ботнику - тут уже, близко. Через Финляндию, где меня два раза ставили к стенке... Что там творилось - ты не можешь себе представить. Резня шла дикая, без разбору.
– Как же ты выскочил из финского кошмара?
– Как?
– хохотнул Вальронд.
– С помощью барона Маннергейма. Группа таких бродяг, как я, обратилась к нему с посланием. Вроде слезницы! Мол, сукин ты сын, ведь мы знаем тебя за русского офицера гвардейской кавалерии... А твои - мясники, сволочи, наемники кайзера. Куда ты смотришь? Кого режете?
– Ну и что?
– Маннергейм спас нашу братию - в том числе и генерала Марушевского с женой... Владимира Владимировича! Того, что командовал нашими войсками во Франции. И вот, - закончил Вальронд, - как видишь, я здесь. Безработный офицер! Биржи труда для нас не существует, ибо Ленин торжественно закрывает эту войну. А меня выручила, естественно, женщина. Дежурю. Стою в очередях. Добываю керосин. Таскаю дрова из подвала. За это она меня кормит и даже, кажется, любит!
– А ты, - спросил Басалаго, - еще не предлагал своих услуг большевикам? Хотя бы как морской артиллерист?
– Боюсь, - сознался Вальронд, краснея.
– Начнут трясти меня за холку, узнают всю подноготную и - к стенке... Я ведь еще полон сил. Жить хочется! Как будто и не глуп. Еще могу быть полезен. Флоту. Отечеству.
Басалаго еще раз окинул взглядом пышное убранство квартиры:
– Устроился ты неплохо...
– Еще как!
– ответил Вальронд.
– Мне просто
Он выставил на стол бутылку - через стекло ядовито просвечивал адский денатурат.
– И заплатил недорого, - хвастал Вальронд.
– Сущую ерунду. Всего два ордена: английский "За храбрость" и японский орден "Священного Сокровища"... Теперь выпьем!
Басалаго с робостью взялся за стакан с денатуратом.
– Слушай! А нас вперед пятками не вынесут? В могиле, как известно, похмеляться неудобно.
– Все равно... когда-нибудь да вынесут. Пей! Сначала тебя всего перевернет. Потом будет благородная отрыжка с запахом гнилой кожи. Но зато далее ты испытаешь настоящее блаженство, и не надо тебе никаких гурий... Понеслась?
– спросил Вальронд.
– Понеслась!
– Басалаго испытал все, что наобещал ему Женька, и с трудом отдышался.
– Это здорово...
– сказал задумчиво.
– А вот у нас на Мурмане коньяк, любое вино!
– Ну, - подхватил Вальронд, - вы же проклятые аристократы. Буржуи недобитые. До вас революция еще не добралась.
– Да и добраться-то, - засмеялся Басалаго, - трудно... Закусывая денатурат вонючей хамсой, утисканной в роскошную фарфоровую супницу, Женька спросил:
– Помнишь Дрейера?
– Николашу?
– Да, Николашу, которому за его любовь к марксизму не дали на выпуске из корпуса мичмана.
– Помню, - ответил Басалаго.
– По чести сказать, мне его тогда жаль было. Все получают кортики, а ему, словно оплеванному, поручика бац на плечи! Тьфу... Кстати, я знаю, где он сейчас. У нас. На военном ледоколе "Святогор".
– Так вот, - подхватил Женька, - я частенько о нем вспоминаю. Бывало, еще юнцами, сцепимся мы с ним. Мне ведь (ты знаешь) до марксизма этого никакого дела! А он убежден был. Крепко стоял...
– Крепко, говоришь?
– спросил Басалаго.
– У-у-у... очень. Он верил. И вот теперь, вспоминая о Николаше, я часто думаю: ведь он оказался прав!
– Кто прав?
– Да Николаша Дрейер.
– С чего ты взял, Женька, что он был прав?
– Ну как же! Революция произошла. Как по писаному. Пролетарская, черт бы ее побрал... Почему хамсу не ешь? Она вкусная.
– Раздавим, - сказал Басалаго, отворачиваясь от хамсы.
– О! Ты, я вижу, тоже индивидуум убежденный.
– Да, - согласился Басалаго.
– Почти как твой Николаша. Только в другую сторону...
Выпили снова, и Басалаго заговорил о деле:
– Женька, бросай свою хамсу вместе с бабой и - к нам! Хватит! Постыдись. Ты ведь был плутонговым. В твои-то годы...
– Да. Если бы не революция, быть бы мне уже лейтенантом!
– Вот видишь. Приезжай к нам. И будешь лейтенантом. Верь: нам нужны люди... Сейчас все изменится. Ну что ты волынишься с какой-то купчихой? Брось ее к черту... Мы тебя ждем!
– Тебе легко, - ответил Вальронд.
– Ты прикатил с Черного, тебя на Мурмане никто не знает. А появись я на "Аскольде", мне сразу матросы предъявят счет... И - за борт!