Из тупика
Шрифт:
– Спасибо, друг!
– И, объятый небывалым волнением, Виктор Константинович долго тряс руку "башмачнику", сожженную резкими железными искрами...
* * *
Аркадий Константинович уже раздевался, готовясь к ночи. Зевая, он почему-то вспомнил тот далекий день, когда бежал из Главнамура, возмущенный отказом Ветлинского вывозить русских из Франции. Помнится, в бешенстве он тогда заскочил в буфет при станции, и ему встретились там два летчика-аса. Один - капитан Кузякин... кажется, Коля! А другой, если не изменяет память, юнкер Постельников... кажется, Ваня! "Забавные были
– Любопытно, куда юс теперь швырнула судьба?"
В дверь глухо забарабанили кулаком - стучали настырно. Небольсин сунул ноги в валенки, прошел в тамбур.
– Кого черт несет? Перестаньте колотить...
– Это я... Виктор. Пусти, брат!
Закусив губу, чтобы не расплакаться, Аркадий рванул дверь на себя:
– Виктор! Виктор... ты?
– Прими, - ответил брат и поставил в тамбур маленького человека в шинели и солдатских обмотках с погонами прапорщика; инженер не сразу догадался, что это - женщина.
Одним прыжком Виктор Небольсин запрыгнул в тамбур.
– Не ждал?
– спросил он, и они целовались - очень долго, Потом Виктор Небольсин снова подтолкнул женщину.
– Прими, - повторил.
– И можешь, брат Аркадий, поцеловать ее тоже. Кажется, это та самая женщина, которую я полюбил!
Глава вторая
В коридоре петрозаводской гостиницы - пыльные, обтерханные пальмы с неизбежными окурками в кадках, а при входе на лестницу старый, облезлый медведь протягивает каждому входящему поднос. Когда-то на этот поднос кидали деньги заезжим цыганам, а теперь скучно лежат кверху лапками дохлые еще с осени мухи...
Французский консул Фуасси приподнял над головой котелок:
– Добрый вечер, товарищ Спиридонов.
– Привет и вам, господин консул, - ответил Иван Дмитриевич и спросил потом у швейцара: - Монтер у меня был?
– Был. Починили...
Вчера какая-то сволочь обрезала в номере Спиридонова провода. В Петрозаводске было неспокойно: так и жди, что подстрелят из-за угла. А консул вежлив, он глядит на Спиридонова всегда с улыбочкой, словно что-то выведал о нем - потаенное...
У себя в номере Иван Дмитриевич жевал над картою свою пайку. Конечно, Фуасси не дурак, что улыбается. Ему улыбаться можно. А вот ему, Спиридонову, хоть плачь! Петроград рядом, но оттуда уже выкачали все, что можно; Питер не даст теперь ни единого патрона. А у него... армия, смешно сказать: три тысячи штыков (почти без штыков винтовки!), а со стороны дороги стоят пять белогвардейских полков, и одних англичан пятнадцать тысяч... Спиридоновцев жрут вши, они не имеют мыла; часовые стоят два часа на посту, потом падают в снег... от голода!
– Спать, - сказал он себе и погасил свет. Не раздеваясь, рухнул на койку. Уже лежа, сковырнул сапоги. В потемках забросил портянки поближе к печке. Глядя в потолок, лежал без движения, словно мертвец. Он устал и сейчас думал о Матти - о Матти Соколове, который забрал у него сорок человек и увел их в леса на лыжах. Там открывается новый фронт против белофиннов, и, конечно, они пойдут с двух сторон. Они - это финны и русские, это англичане и французы, - и они будут жать и плющить его отряд, словно под двумя наковальнями сразу... "Выстоим ли?
– думалось Спиридонову.
–
Иван Дмитриевич не шевельнулся, когда из шкафа вышел человек.
На цыпчоках подобрался к постели. И, сдерживая дыхание, он наклонился. Спиридонов сузил глаза и видел над собою лицо - молодое, с усиками. Убедившись, что чекист спит, человек потянул из-за пояса нож. Щелкнул, раскрывая его...
– Положи на стол!
– сказал Спиридонов, вскакивая, и нож, быстро перехваченный, распорол ему ладонь, попав лезвием между пальцами. Началась борьба...
Чекист пяткой ударил врага в грудь, и тот отлетел к стенке. Снова наскочил. В липкой от крови руке крутилось узкое запястье; в пальцах недруга, белых при лунном свете, заполнявшем комнату, холодно блеснул пистолет.
– Ты не стреляй, - кряхтел Спиридонов в жестокой схватке.
– Ты людей не буди, собака. Тихо пришел и тихо уйдешь...
Грянул выстрел над ухом. Ловчась, Спиридонов сунул руку себе под подушку. Успел взять свой наган. Но теперь у него была только одна рука свободной. Еще выстрел, еще...
– На!
– сказал Спиридонов, грохнув из нагана в живот. Враг скорчился. Словно вприсядку прошелся по комнате кругом, задевая стулья и обрушив тумбочку. Спиридонов нащупал выключатель, - брызнул жиденький свет. И наступил ногою на брошенный пистолет. Кинул свой наган на развороченную кровать.
– Ты кто?
– спросил.
– Не все ли равно...
– прохрипел тот.
Гостиница пробуждалась, в дверях появился швейцар:
– Быдто монтер... свет чинил! Свистал все из музыки...
– Кто тебя послал ко мне?
– крикнул Спиридонов.
– Дай воды, - попросил раненый и жадно выхлебал целый графин; потеряв сознание, он умер, не обретя его снова.
Пока прислуга убирала следы погрома и подтирала кровь с пола, Спиридонов вышел в коридор. Ему очень хотелось взять из пальмовой кадки окурок - большой, в ноготь!
– и затянуться хоть разок. Просто мутило - так хотелось ему курнуть.
Но из соседнего номера выбрался, разбуженный выстрелами, консул Фуасси, и подбирать окурки при нем было неудобно. Попыхивая сигарой, консул подошел к чекисту, придерживая полы своего теплого стеганого халата с меховой выпушкой на рукавах.
– Позвольте выразить вам свое соболезнование...
– А чего это вы, господин консул, вдруг соболезновать стали? Раньше вы протестовали против "зверств большевизма". Ведь, не скрою, этого молокососа-то я сейчас прихлопнул.
– Бандит!
– поморщился консул.
– Он вас грабил?
– Что у нас грабить-то? Была пайка с вечера, да и ту съел, не удержался... Это бандит из вашей музыки, и таких свистунов полно в Петрозаводске. Едят они сыр голландский, курят табак гаванский... Откуда бы это, как вы думаете, господин консул?
– Это уже не мы, - ответил Фуасси.
– Красный Крест не французский, а американский...
– То-то! Коли вы записку дадите: такому-то господину поручику выдать... Аудиенция наша окончена. Час поздний. Коридор советский. А консул - враг Советской власти. И выкинуть из Петрозаводска я, к сожалению, этого консула не имею права...