Из тупика
Шрифт:
Иван Дмитриевич спустился в швейцарскую:
– Дед! Хоть ты облегчи душу. Дай курнуть!
– А эвона, - сказал швейцар, открывая ящик стола, где копил все примечательные окурки.
– Бери какой приглянется...
Здесь, в одиночестве холодного вестибюля, Спиридонов накурился. С концов пальцев его стекала на половики кровь; между указательным и средним пальцами была глубокая резаная рана. Больше ему спать в эту ночь не пришлось - интервенты повели наступление вдоль полотна железной дороги...
Рассвет застал Спиридонова на передовой - узенькой, как клинок. Всё
– Отход, - сказал Спиридонов и спрягал подбородок в воротник.
Два французских бронепоезда напомнили ему умильную улыбочку консула Фуасси. Громыхающие бронеплощадки настигали отступающих спиридоновцев. По шпалам не разгуляешься: через одну ступать мелко, через две - тяжко, голодному и слабому. Отряд белых партизан, составленный из местных богатеев, обошел станцию Сегежа с тыла... На станции царила паника. Два "максима" застыли от мороза и не стреляли. Боец в раздутой ветром гимнастерке с матюгами колол дрова. В снегу дымили походные кухни: нужен был кипяток, чтобы отогреть пулеметы.
Вода еще не успела закипеть, как побежали отступающие.
Спиридонов с маузером в руке остановил одного из них.
– Стой!
– кричал.
– Кто курить хочет - стой! Курящие, стой! Некурящие, беги дальше... хрен с вами!
Все остановились, и он выгреб из кармана окурки: махорочные чинарики вперемешку с толстыми окурками дорогой "гаваны".
– Чего бежите?
– спросил потом, чиркая зажигалкой то одному бойцу, то другому.
– А ты выгляни... посмотри!
– сказали ему.
Этот день запомнился Спиридонову как черный день...
Перебежками он выбрался под насыпью на линию огня. Раненые бойцы лежали в снегу, и это были уже не жильцы на белом свете. В одного из них попало сразу пять пуль. Полосою, вдоль живота.
– Ты выгляни... попробуй, стонали раненые. Спиридонов поднял голову и увидел перед собой солдат белой армии. Простые русские лица под меховыми английскими шапками. Но держали они в руках не винтовки, нет!
– тупорылые тяжелые железяки с короткими прикладами. Заметив Спиридонова, один из них поднял "железяку" до груди и, не целясь, провел по кустам длинной затяжной очередью, только прыгали из-под локтя патроны.
Так Спиридонов узнал, что англичане вооружили белую армию на Мурмане автоматическим оружием. С автоматами белые становились сильнее в десять раз, и на каждый выстрел красноармейца отвечали лавиной огня и терзающей тело стали...
Спиридоновцы в этот день оставили за собой Сегежу.
За спинами отступающих дробно лаяли автоматы.
* * *
Вернулся из Петрограда Павел Безменов, шмякнул на стол рысий малахай и сообщил, что десять ящиков патронов - и все. Больше Питер ничего дать не может.
– Если что найдется, - добавил Безменов, - вышлют...
– Мы же отступаем! Отступаем!
–
– Смотри сюда!
– горячился Спиридонов, раскатав карту-десятиверстку. Я не могу держать Медвежью Гору, а финны скоро попрут на Петрозаводск... Американцы завезли в Карелию четыреста тысяч пудов хлеба, и бандиты раздают его тем, кто примыкает к восстанию. У них, паразитов, винтовки образца 1891 года, но патронов хоть завались. И лупят метко! У англичан бронепоезда и самолеты, о которых мы и мечтать не смеем, а у нас - кукиш, да и тот без масла... Сухенький!
– Там, - повторил Безменов, - знают об этом. Но все силы брошены на Колчака. Колчак - самое страшное сейчас!
Спиридонов с руганью скатал карту.
– Слушай! Я нашего Буланова с вокзала стрелять буду...
– Чего так?
– Контра! У него какая-то лавочка с Фуасси, и ждать удара в спину нечего... Расстреляю, и дело с концом! Будет хуже, если англичане нажмут с севера, финны от границы, а нас будут пырять ножиками здесь, в Петрозаводске... Видишь!
– показал он свои перевязанные пальцы.
– Меня уже резали...
Потом они стали говорить о мобилизации англичанами пленных красноармейцев, о том, что интервенты скоро проведут поголовную мобилизацию по Кеми и Сороке, по всему Терскому побережью.
– Ну и пусть, - сказал Спиридонов.
– Они их оденут, они их вооружат, но это кадры для нашей армии. Все вернутся к нам с оружием, развернутым строем. Так будет, я верю, и Сыромятев колеблется, я его видел недавно. Мужик запутался, а мужик крепкий. До сих пор жалко и обидно, что он не с нами... Да не одного бы нам Сыромятева, а вместе с полком! Всех!
– Иван Митрич, - неожиданно предложил Безменов, - а что, ежели я на Мурманск подамся? Хотя меня поручик Эллен однажды уже на карточку снял и даже подошвы ног измерил, обведя их по бумажке, - всё едино: Мурманск без большевиков пропадет... А?
– А много ты там один навоюешь?
– Зачем один? Песошников - свой человек, слесарь Цуканов, что на плавмастерской "Ксении", - это два... Доктор Рабин, большевик явный, - три! Да наберется народ.
– Оно, может, и так. Но сейчас повремени с этой мыслью. Тут, понимаешь, дело такое. На нас стал активно работать Небольсин в Мурманске... и скоро вышлет целый вагон рабочих. Это же бойцы! Под ружье! И слух такой до меня дошел, что где-то работяга продуктов наворовали и - тоже к нам! Понимаешь?
– Я знаю Небольсина, - ответил Безменов, - он неплохой мужик, дружил с покойным Ронеком, а Ронек был человек честный.
– Это марка!
– сказал Спиридонов.
Безменов подумал.
– Однако боюсь я... за этого Небольсина.
– А чего боишься?
– Да он, может, и от души будет помогать нам. Но сгоряча! Он такой, я его знаю, он все сгоряча ломает, как медведь...
– Не дурак же!
– возразил ему Спиридонов.
– Ведь не в мячик играет. Помогая нам, свою башку в руках подкидывает. Тут оплошки нельзя допускать. Контрразведка на Мурмане самая сильная. Эллен уж на что сволочь непроходимая, а все-таки похвалю его: через стенку, подлец, газету тебе прочитает...