Из тупика
Шрифт:
– С Брамсихой, - сказал Ванька и сам ужаснулся.
– Это с усатой?
– С нею... с усатой.
– И снова заплакал.
– Вот видишь, - прищурился Эллен, - какая ты подлая скотина! Я еще и не нажал на тебя, а ты уже продал честную женщину. Мать семейства и прочее.
– Так это же все знают, - всхлипывал Ванька Кладов.
– Поручик, что же будет? Со мною? А?
Тонкие губы Эллена сложились в одухотворенной улыбке.
– Расстрел...
– За что?
– поник Ванька, ошарашенный совсем.
– Сам знаешь, за
– Тогда берите и Главнамур. Всех нас к стенке!
– Вот видишь, какая ты стерва!
– снова произнес Эллен со вкусом и смаком.
– Я еще и не нажал на тебя, а ты уже и Ветлинского продал... Эй, Мазгут!
– Здесь я, - раздался за спиной глухой голос.
– Не надо... не надо...
– Ах, не надо?
– засмеялся Эллен.
– Ты, Мазгут, выйди. А то у тебя изо рта плохо пахнет. Поэту, драматургу и критику нашего края это не нравится...
Хасмадуллин покорно удалился. Эллен взял бланк ареста.
Глядя прямо в глаза Ваньке Кладову, он спокойно произнес:
– Ящик английских галет. Два пакета масла. Пулемет системы "льюис" и комплект патронов к нему... Понял?
– И?..
Не отвечая, Эллен взял вечное перо в красивой оправе и начертал в углу бланка: "На прекращение".
– И ты свободен, - закончил он.
Кладов выпрямился, заухал галошами по линолеуму.
– Галеты? Масло? Ладно - жрите... Но "люська"-то денег стоит. Разорюсь! Системы "шоша" не подойдет?
– Давай "шоша", - согласился Эллен.
– Сам же потом и стрелять из него будешь. У меня он лучше сохранится. Под красным знаменем революции!
– И засмеялся.
– А теперь что?
– Иди с богом...
– зевнул Эллен.
Ванька Кладов вышел и вернулся, потрясенный:
– Они там... не уходят. Убьют.
Эллен накинул шинель, шагнул на крыльцо.
– Слушайте!
– заявил он рабочим и солдатам, которые гурьбой стояли поодаль, выжидая.
– Мурманская контрразведка всегда на посту. Смерть шпионам и врагам трудового народа! Но критика власти в свободной стране наступившей революции не является преступной и не опорочивает лиц, ее критикующих... Пропустите честного гражданина Ивана Кладова!
* * *
– Инженер Ронек, - сказал Ветлинский, выходя из-за стола, - весьма странный господин. Он требует от Главнамура того же, чего требуют и эти саботажники-рабочие...
"Начинается", - мысленно отметил Небольсин.
– Я знаю инженера Ронека как человека справедливого, господин контр-адмирал. А рабочие настаивают лишь на выполнении договорных обязательств дороги...
– Это было когда?
– улыбнулся Ветлинский.
– Еще при его величестве, а с Керенского денег теперь тоже не получишь. Вот и пусть рабочие обращаются в... Совет!
– Совет - безнадежная организация, - ответил Небольсин.
– Я совсем не
– Но денег нет, - сказал Ветлинский.
– Я не протестую против этого саботажа и уже выпустил приказ о массовом увольнении рабочих, которые требуют от нас расчета, чтобы ехать в любезную для них совдепию.
Это было несколько неожиданно: при Керенском главнамур удерживал рабочих, теперь он сознательно оголял Мурманск, чтобы избавиться от дорожников, настроенных большевистски...
Небольсин кратко ответил:
– Могут произойти нежелательные эксцессы.
– Возможно, - не удивился Ветлинский.
– Что ж, я согласен на эксцессы, но пусть они минуют мой кабинет. Дело передано мною в третейский суд, и пусть Шверченко, как истинно революционный товарищ, и рассудит по нормам революции...
Двухэтажный дом конторы, строенный на горе, издалека дымил трубами. Наверх к нему вела обледенелая тропа. Вокруг конторы с утра собрался народ, понаехавший с двух дистанций. Совжелдор в Петрозаводске доверием не пользовался, и потому все разом нахлынули в Мурманск - на штурм твердынь Главнамура.
Когда Небольсин поднимался в гору, рабочие уже шумели:
– Когда деньги? Так и будем стоять? Околеем...
В толпе инженер заметил и Павла Безменова.
– Эх, ты!
– укорил он его.
– Тоже не сидится?
– Еду... поближе к яблокам, - засмеялся прораб.
– Разбежитесь все - и дорога станет!
– А что здесь нам делать?
– хмуро ответил Безменов и, сняв рысью шапку, выбил из нее об колено иней.
– Все, что могли, Аркадий Константинович, все уже сделали... без нас!
За этой фразой маскировался иной смысл, враждебный Главнамуру, но вступать в спор Небольсину не хотелось.
– Смотри, Павел, сам, - сказал.
– Тебе виднее.
В конторе, засев за стол, он разложил завтрак, завернутый Дуняшкой в газету. Еще раз перечитал "Декрет о мире", "Декрет о земле". Потом в канцелярии спросил:
– Мне писем не было?.
– Нет. А откуда ждете?
– В Петрограде у меня осталась невеста. И - ни слова от нее... Боюсь, что она, при всей своей экстравагантности, не слишком-то понравится большевикам. Им вот декрет о мире, декрет о земле - это они понимают...
– А ведь любовь такое великое чувство!
– с пафосом сказала секретарша.
– Я тоже такого мнения, - ответил Небольсин, благодарно поминая при этом Дуняшку за сытный завтрак.
– Но...
И тут на всю контору раздался истошный вопль:
– Карау-ул... помо-о-о-гите!
– Кто это так орет?
– испугался Небольсин, вскакивая.
– Никак, Шверченко?
– засуетились в канцелярии.
Со второго этажа конторы, отчаянно грохоча по ступеням, скатилось что-то. Небольсин приоткрыл дверь. Так и есть: рабочие свергли третейский суд в лице архиреволюционного товарища Шверченко.