Из тупика
Шрифт:
– Точка?
– спросил Басалаго.
– Точка, - вздохнул Шверченко.
– Переделай точку в запятую и добавь: "...без помощи которых нам грозит гибель". Слово "гибель" подчеркни!
Закончив диктовать, он взялся за фуражку:
– Что вы так на меня смотрите? Вы лучше посмотрите отсюда на рейд. Неужели вам, болванам, никогда не приходила в голову такая мысль, что, если англичане уйдут из Мурманска, флотилию и порт ожидает разруха. Смерть! Кто даст топливо? Где взять масло? Сахар? Петроград не даст - там большевики уже доедают последних собак...
Харченко
– Вот, не сговаривались, а получилось одинаково... Что я вам говорил? Жрать надо, пить надо, одеться надо...
Дверь за начштамуром с размаху захлопнулась - накрепко.
Ревком передохнул.
– Ну как?
– спросил Ляуданский.
– Вы согласны?
– Ревкому без Главнамура - крышка, - сознался Харченко.
– "Куды уж нам с Басалаго тягаться... Давай, я подписываюсь.
Тогда же лейтенант Басалаго был введен в состав мурманского ревкома и стал управляющим его делами (отныне Главнамур стал одной шайкой-лейкой с ревкомом).
* * *
Скоро во всей своей первозданности проявилось то допотопное, что и составляло во многом суть жизни большинства людей, населявших в те времена мурманские холодные Палестины: желание загрести копейку, сгоношить рубелек, сварганить деньгу на воровстве или спекуляции. Какая там революция? Все словно очумели, забыли о революции и носились со своими кубышками...
Первый сигнал об этом Небольсин получил от Каратыгина.
– Аркадий Константинович, - спросил бывший контрагент, - а вы своих сбережений не забрали еще из конторы банка?
– А зачем я должен их забирать? Куда их дену? Дуняшке под юбку? У меня же в вагоне стащат.
– Лучше уж знать, что украли воры, а не дарить большевикам. Мы вот с Зиночкой свои деньги уже забрали.
Небольсин испытал некоторое беспокойство. В самом деле, не забрать ли и ему? Время шаткое. Действительно, люди побогаче шептались по углам, прикидывали, шуршали, как крысы в норах. Наконец из Архангельска дошла весть, что банки там чистенькие: клиентура уже все выгребла...
Дядя Вася перекладывал в конторе печку.
– Дядя Вася, - спросил Небольсин, задумчиво наблюдая за его работой, а где ты бережешь свои деньги?
– Да в сапоге, Константиныч, - ответил мудрый печник.
– Велики ли деньги-то у меня? Мы ведь не баре...
Сказано не в бровь, а в глаз. Небольсин не выдержал и тоже завернул в контору госбанка. Там было пусто, жутковато пусто - и сразу кольнуло сердце. Боже мой! С первой лопатой поднятого грунта, через болота, поедаемый гнусом, дошел по рельсам до Мурманска, все откладывал, все надеялся... На что надеялся? И распахнулись где-то очень далеко высокие белые двери, из которых сейчас выйдет к нему... она.
– Уважаемые!
– Инженер постучал в запертое окошечко. Оно откинулось, и Небольсина спросили:
– Вам, сударь, что?
– Нельзя ли мне...
– Денег нет!
– И окошечко закрылось.
– Постойте, - открыл его Небольсин снова, - я вам все эти годы, как последний дурак, вносил... чтобы вы сберегли!
– Все вносили. Но денег нет.
И высокие двери закрылись вдруг, навсегда отодвинулась от него Ядвига в ее
– Отдайте мне деньги!
– стучал Небольсин кулаком. Высунулась плешь чиновника.
– Русским языком сказано: денег нет... Нет денег!
– Хорошо. Когда будут?
– Когда не будет большевиков...
Опустошенный, сразу потеряв все, на что рассчитывал, Аркадий Константинович отправился в буфет при станции вокзала. Там в неуютных потемках, он шуршал керенками, уже обесцененными. Прикидывал - как прожить до жалованья. Решил для начала, по русскому обычаю, как следует выпить... И - выпил!
Прямо перед собой он разглядел широкую спину полковника; толстые уши, багровые от холода; массивная шея упиралась в воротник жесткой шинели. По этим ушам, по этой могучей спине Небольсин узнал полковника Сыромятева человека, появлявшегося в Мурманске только наездами. Сыромятев, полковник генштаба и командир погранохраны полярного района от Пазреки до старинной Печенги, был очень почтенным человеком.
– Господин Сыромятев, - окликнул его инженер, - добрый день. Как здоровье отца Ионафана?
Сыромятев охотно перенес свой стакан с недопитой водкой за столик путейца, уронил бутерброд, помазанный какой-то дрянью, и ожесточенно отправил его в угол ударом громадного сапога.
– Сейчас монахом быть хорошо, - прогудел он басом.
– Иисус Христос свою партийность выяснил еще вон когда! И отцу Ионафану теперь остается только ее и придерживаться...
Небольсин рассказал, как его обчистили в банке, и неожиданно Сыромятев выругал инженера:
– Аркадий Константинович, вы же неглупый человек, а несете ахинею... Какие деньги? О чем вы говорите? Да постыдитесь. Неужели вы желаете походить на всю эту сволочь, которая судьбою войны натискалась в Мурманск, словно сельди в бочку... Сейчас, дорогой мой, время думать о России, о судьбах народа, а не о деньгах!
– Поймите же меня, - слабо возразил Небольсин.
– Когда человеку за тридцать, ему невольно хочется упорядочить многое в своей жизни.
– Деньгами?
– накинулся Сыромятев на путейца.
– Бред! Сейчас упорядочить жизнь в России можно только пулей и дисциплиной. Крепкой властью! А не подтиркой, на которой госбанк разрисовал всякие там глупые цифирки...
Они выпили водки, и Небольсин спросил:
– Вы чем-то сильно озабочены, полковник? Дела? Сыромятев надвинулся на инженера всем своим массивным горячим телом - тепло этого тела пробивалось даже сквозь грубое сукно шинели. Оглядевшись вокруг, полковник шепнул:
– С нашей границы снят замок... Граница открыта!
– Не может быть, - отшатнулся Небольсин.
– Именно так, - кивнул Сыромятев.
– Вы, может, спросите, у меня, как это случилось?.. Очень просто. Еще при Керенском солдаты сорвали с меня погоны. Вытерпел. Вы же меня знаете, я не истеричная барышня. Сорвали - и черт с вами! Думаю - уйди я сейчас, на ком граница останется? Потом говорят: не барин, мол, вставай в очередь за кашей. Поверьте: я брал миску и стоял. И ждал, когда мне положат каши... Я человек очень выдержанный, меня трудно вывести из терпения.